Каждый раз, как я смотрю на глаза Рахотепа, чье надгробное изваяние найдено в Медуме, в Нижнем Египте, и хранится в Каирском музее («Рахотеп и Ноферта»), мне вспоминается «Портрет» Гоголя. Лучше, чем его словами, нельзя передать впечатление от этих глаз. «Невыносимые, страшные глаза». «Это были живые, это были человеческие глаза. Казалось, как будто они вырезаны из живого человека и вставлены сюда», — в полотно портрета или в камень изваяния. «Глядит! Глядит!» — хочется вскрикнуть и попятиться, как та женщина из уличной толпы, которая нечаянно увидела портрет, или тот приятель художника, который испытал на себе заключенную в портрете «нечистую силу»: «Ну, брат, состряпал ты черта!»
Вся разница в том, что у Гоголя — черт, нечистая сила, черная магия; а здесь, в Египте, — Бог, сила святая, магия белая. И Гоголь только мечтает о том, что может быть; а в Египте это, действительно, было — было, есть и будет, если был, есть и будет Воскресший Человек, Христос.
Рахотеп — современник царя Снофру, IV династии (около 3000 лет до Р. Х.), а наследник Снофру, Хеопс (Chufu), построил большую пирамиду Гизехскую. Кажется, в глазах Рахотепа — та нечеловеческая сила, которая воздвигла это величайшее строение на земле.
Пирамида Хеопса — два миллиона триста тысяч каменных глыб, по две с половиною тонны каждая, величайшая тяжесть, когда-либо вознесенная руками человека, и легкая веточка мимозы на сердце усопшего: одна и та же сила — воля к воскресению — и в этой тяжести, и в этой легкости.
«Я не буду описывать, потому что одно из двух: или слова мои не выразят и тысячной доли того, что нужно сказать; или же, если бы я дал только самый бледный и слабый очерк, меня сочли бы за человека восторженного, может быть, даже за сумасшедшего. Одно скажу: эти люди строили, как исполины в сто локтей ростом». Это говорит Шамполлион обо всем египетском зодчестве, и это же можно бы сказать о пирамидах, в особенности.
Лучше всего говорит о них Филон Византийский, в книге «О семи чудесах мира»: «Люди по ним восходили к богам, и боги нисходили к людям».
Геродот (II, 125) сообщает о пирамиде Хеопса: «Строилась она уступами. Камни подымались на первый уступ, посредством машины, слаженной из коротких деревянных звеньев; камень, поднятый на первый уступ, вкладывался во вторую машину и оттуда подымался на второй уступ; со второго — на третий, и так далее. Подъемных машин было столько же, сколько уступов». А по Диодору, камни вскатывались по земляным насыпям на деревянных полозьях.
Такова первобытная техника пирамидного зодчества, но, несмотря на эту первобытность, оно никогда и нигде, ни даже в самом Египте, не было превзойдено. В зодчестве этом такое величие и такая простота, как в созданиях природы.
«Почти невероятно, что подобный замысел мог быть исполнен» (Э. Мейер). «Это сон исполинского величия, осуществленный только раз на земле, неповторяемый» (А. Морэ).
«Даже при нашей современной технике было бы трудноисполнимой задачей построить, как это сделали египетские зодчие IV династии, в толще каменных громад, подобных пирамидам, внутренние горницы, ходы и переходы, которые, несмотря на давление миллионов пудов, сохраняют, после шестидесяти веков, всю свою первоначальную правильность и не покривились ни в одной точке» (Ленорман).
В усыпальнице Хеопса, несмотря на тысячелетия и землетрясения, колебавшие громаду пирамиды, ни один камень ни на один волос не сдвинулся. Прочнее никто не строил и, вероятно, никогда уже не построит. Это — самое вечное из всего, что создано людьми на земле.
Исполинские глыбы гранита сплочены так, что нельзя между ними просунуть иголку, и, отполированные до зеркальной гладкости, грани их подобны граням совершенного кристалла.
Средняя ошибка в кладке камней равняется одной десятитысячной, по отношению к математически точной длине, квадрату и горизонтальности. Кладка столь совершенна, и глыбы в несколько десятков тысяч пудов сложены так, что наибольшие промежутки между ними равняются одной десятитысячной дюйма, образуя грани и плоскости, «не уступающие работе современного оптика» (Flinders-Petrie).
Это — совершенство даже не кристалла, а живой ткани органической.
Цари-пирамидостроители — «жестокие тираны», заставлявшие народ воздвигать бесполезные гробницы, памятники царской гордыни своей: по тому, что Геродот верит этой сказке, видно, до чего потерян уже эллинами ключ к египетской древности. Нет, не жестокие тираны эти цари, а освободители человечества от рабства тягчайшего — смерти, победоносные вожди к Воскресению.
Если вообще оказалось возможным такое небывалое напряжение и сосредоточение духовно-физической силы целого народа, как пирамидное зодчество, то только потому, что здесь воля одного совпала с волею всех. И не в рабском унынии трудились эти 100000 человек в продолжение 20 лет над великой пирамидой Хеопса (Геродот), а в опьяняющей радости, в исступлении мудро-безумном, как бы в вечном восторге молитвенном. Не стенание жертв из-под камней этих слышится, а победный крик человечества, впервые увидевшего путь, прорезанный в небо острием пирамид.
Как ни совершенна механика пирамидного зодчества, скрытая в ней метафизика еще совершеннее.
Что такое пирамида? Безмысленная груда камней? Нет, даже геометрическое тело ее не так просто, как это кажется. Тут простота — упрощение сложности. Простое тело пирамиды найдено не сразу, а после долгих, может быть, тысячелетних, поисков, через промежуточные тела пирамид ступенчатых.
Совершенные треугольники, возносясь от земли, соединяются в одной точке неба. «Я начал быть, как Бог единый, но три Бога были во Мне», — говорит Бог Нун в древней египетской книге, почти с такою же точностью, как символ Никейского собора.
Бог един в Себе и троичен в мире. Бог и мир — Единица и Троица: 1+3=4. Не знаменует ли пирамидное зодчество — соединение четырех треугольников в одной точке — эту трансцендентную динамику божественных чисел?
И пусть для самого Египта она еще темна и сокровенна, как малое семя в земле; но, воистину, вырос он весь, как пирамида, из этого малого семени.
От начала мира до наших дней и, может быть, до конца времен, каждое утро, на песчаной равнине Гизеха, на розово-пепельной дали выжженных, с голыми ребрами. Ливийских и Мокаттамских гор, в лучах восходящего солнца, рдея, как бы изнутри освещенные, кристаллы пирамид возвещают людям единственный путь к Воскресению — Тайну Трех, Пресвятую Троицу.
В древнейших пирамидах почти нет иероглифных надписей; сама пирамида — исполинский иероглиф: Pir-mharu, «исхождение в свет», «Воскресение». Но затем всюду появляются надписи, на стенах и столпах святилищ, на пилонах, обелисках, изваяниях, в высоте, на скалах и под землею, в гробах: весь Египет — один бесконечно развивающийся свиток с иероглифами. Вся живопись — иероглиф, и все иероглифы — живопись. Люди, растения, животные, звезды — все явления природы — письмена, начертанные Божьим перстом, вещие знаки, знамения.
Для нас они уже темны. Мы не понимаем и, может быть, никогда не поймем, что значат эти, подобные бреду, чудовищные сплетения человеческих тел с телами животных — четвероногих, насекомых, птиц, пресмыкающихся; но они понятны египтянам: все всему отвечает, все во все переливается, все сквозь все просвечивает. Мир тускл, как булыжник, для нас; а для них прозрачен, как драгоценный камень.