Тогда Салтаханов сменил тактику и признался, что на самом деле работает частным детективом. По просьбе мужа следил за блудливой женой-иностранкой, но отвлёкся ненадолго – завернул в магазин, чтобы купить игрушку для прихворнувшего ребёнка, – а женщина сбежала, и теперь у него серьёзные проблемы.
В это враньё официантка поверила. Упоминание о ребёнке тоже сработало; Салтаханов стал дожимать размякшую девку, но получил только приблизительное описание мужчины, который попросил передать экзотической посетительнице мобильный телефон. Официантка его плохо разглядела – или просто не хотела говорить. Высокий, в возрасте, смуглый, тёмные волосы, усы в ниточку и козлиная бородка; говорил сквозь зубы с кавказским акцентом. Лыжная куртка с капюшоном, который он не снимал, рюкзак и джинсы, заправленные в высокие ботинки.
Это было негусто, но всё-таки лучше, чем совсем ничего. Салтаханов вернулся в видеостудию Академии. Скоро туда стали привозить новые записи – уже с камер в торговом центре плюс то, что тайком сняли участники неудачной операции. И снова пришлось тереться плечами с неопрятным оператором, и вглядываться в экран, и вычислять, кто из мелькающих на экране людей – те, кого они ищут. И снова пытаться понять, как можно выйти на их след.
Когда голова совсем перестала соображать, а записи были только предварительно систематизированы, Салтаханов отъехал домой – и с утра пораньше снова появился в бюро.
Он вытер слёзы, набежавшие от зевка, и щедро сыпанул в кружку растворимого кофе. Ответов на запросы про Эрнандо Борхеса ещё не приходило. Оставалась надежда на Псурцева, который обещал помочь по своим каналам с розыском пропавшего офицера. А пока Салтаханов изобразил для начальства кипучую деятельность – и на доску, где висели портреты разыскиваемых, приколол кнопками несколько новых распечаток: портрет Борхеса, карту Эфиопии в девяносто первом году и ещё несколько документов, имевших отношение к делу.
Пойло в любимой кружке с волком мало походило на божественный напиток из афганского кофейника, которым угощал генерал. Вздохнув, Салтаханов раскрыл папку с документами Мунина и положил рядом блокнот со своими записями насчёт трёх русских царей. Копаться в истории было интересно, но по-прежнему не возникало ни одной мысли о том, почему надо убивать за сведения многовековой давности. Да, у Ивана, Петра и Павла во многом схожие биографии. Да, все трое выглядят непривычно. Да, они складно действовали, каждый в своё время. И что с того? Должна была быть во всём этом какая-то чертовщинка, на которую намекал Псурцев. Должна!
Салтаханов заставил себя сосредоточиться. Его внимание привлекла сделанная пóходя заметка Мунина: любой правитель стремится оставить сооружение, которое напоминало бы о нём потомкам. Но в России только три монарха – Иван Грозный, Пётр Первый и Павел – при жизни увековечили себя в архитектурных автопортретах.
Памятник Ивана – уникальный Покровский собор, который называли ещё Троицким или Иерусалимским, но чаще всего – храмом Василия Блаженного. Собор известен всему миру не хуже Кремля: в голливудских фильмах и клипах поп-звёзд он символизирует Москву так же, как Эйфелева башня обозначает Париж.
Уникальным памятником Петра стала новая столица России. Салтаханов почти двадцать лет прожил в Петербурге, хорошо его знал и готов был согласиться, что самый необычный российский город – это гигантский монумент в память о государе, которому страна обязана прорывом в Европу.
С Павлом тем более всё понятно: главную память о нём по сей день хранит Михайловский замок, не похожий ни на какое другое строение в Петербурге.
Кстати! Салтаханов посмотрел на часы. Тот мужик из службы безопасности замка, с которым он вчера говорил про Мунина, так и не прислал обещанных материалов. Можно подождать, скажем, до полудня, а потом позвонить как бы между делом и напомнить о себе…
…но ждать почти не пришлось. Через несколько минут Одинцов сам позвонил Салтаханову на мобильный:
– У меня есть немного свободного времени. Хотел кое-чем поделиться. Могу подъехать, если это удобно. Скажите куда.
– Да, конечно, подъезжайте, – ответил Салтаханов и назвал адрес.
Покровский собор (храм Василия Блаженного, Москва).
Мигом повеселев, он убрал документы Мунина в папку, подсунул под неё блокнот и закрыл компьютерный монитор заставкой – снимком техасского красного волка. Этот Одинцов, похоже, тёртый калач. Не стал отправлять по электронной почте то, чего по правилам отправлять не должен…