Мунин не сказал.
– Итак, что мы имеем? – Одинцов остановился напротив Мунина и почесал наполовину седую бровь. – Первое: в твоей папке есть что-то очень важное, чего мы не знаем. Второе: про это очень важное знает кто-то очень важный. Такой важный, что может послать за папкой вооружённых бойцов. Третье: вместо заявления о мелком хулиганстве у полиции появилось два трупа с огнестрельными ранениями из спецоружия. Четвёртое: пару часов назад я был законопослушным гражданином, а теперь, как ты хорошо заметил, я убийца и мародёр. Пятое: из всех, кто нас будет искать, меня больше других беспокоит тот, кто послал бойцов. Шестое: о том, где и когда ты появишься с папкой, знала какая-то женщина. И, наконец, седьмое: как ты думаешь, насколько ещё хватит моего терпения? Не скажет он, видите ли, не имеет права… Давай, выкладывай!
– А если я откажусь, что тогда? – нахально ухмыльнулся Мунин и залпом допил остатки виски. – Что вы мне сделаете?
– Для начала прострелю ногу, – Одинцов показал пистолет. – Пуля калибра семь шестьдесят две в упор – это очень больно. Расскажешь даже то, чего не знал.
– Вы не посмеете! – Историк заёрзал на диване. – Я буду кричать!
– Сколько угодно. Ты уже кричал только что. И как, много народу прибежало? Старый дом, толстые стены… А пистолет вообще бесшумный.
У Мунина снова перехватило дыхание.
– Вы не посмеете!
– Посмею. Ты же сам сказал, что я хладнокровный мясник. На твоих глазах пристрелил двоих симпатичных парней, которые просто интересовались историей и не делали ничего плохого. А ты пытаешься меня разозлить. Ещё как посмею! Спрашиваю последний раз: какого рожна ты туда попёрся и кто знал про папку?
Одинцов резко шагнул к историку и, свирепо глядя ему в глаза, ткнул коротким стволом пистолета в колено.
– Ну!
Мунин заговорил, шмыгая носом.
– Она… Не надо, не надо, я расскажу… Она голландка, по-моему, или откуда-то из Европы… или из Штатов… Я правда не знаю. Пришла в музей, назначила встречу… Ей розенкрейцеры поручили со мной работать.
– Стоп-стоп-стоп, – Одинцов нахмурился. – Что ты несёшь? Какие розенкрейцеры?
– Из «Лекториума». Я же говорю…
– Стоп, – сказал Одинцов ещё раз. – Тормози.
Он сунул пистолет обратно за ремень, опять налил Мунину виски с соком, а себе чистого и уселся в кресло.
– Теперь давай с самого начала, – велел он, – как в школе учили. С толком, с чувством, с расстановкой… Что за лекториум, при чём тут розенкрейцеры и каким ты к ним боком.
Рассказывал Мунин довольно сумбурно: иногда у него заплетался язык, а малозначительным деталям он уделял слишком много внимания.
Одинцов слушал не перебивая. Курил, пригубливал пряный шотландский самогон и обдумывал услышанное. История обрастала подробностями, но яснее не становилась – даже наоборот, путалась ещё больше.
Со слов Мунина, в Петербурге с начала девяностых официально действовало подразделение международного духовного центра под названием Lectorium Rosicrucianum. Однажды розенкрейцеры проводили какую-то выставку в музее-квартире Пушкина; Мунин туда завернул – и стало ему интересно. Историк прекрасно знал об ордене Розы и Креста, через который за шестьсот лет прошла череда великих: естествоиспытатели Парацельс и Бэкон, физики Паскаль и Фарадей, математики Декарт и Лейбниц, композиторы Сати и Дебюсси, писатель Рабле…
– Они же гении! А гениям плевать на всякие таинственные ритуалы и надуманную романтику, – говорил Мунин и подкреплял слова неуклюжими широкими жестами. – Антураж – это так… мишура, мусор. Главное – свобода мысли, свобода творчества! Орден помогал гениям раздвигать границы познания. Я вам больше скажу. Они получали интеллектуальное и духовное пространство, в котором гармонично сочетаются наука и мистика, понятно?
Не дожидаясь ответа, историк пустился в разъяснения.
– В мире существуют два порядка. Первый – это круговорот природы, земная диалектика. А второй – это божественная статика. Незыблемые основы мироздания. С одной стороны – жизнь и смерть, а с другой – вечность. Задача розенкрейцеров – силой знания связать диалектику и статику, то есть Хаос и Абсолют. Теперь понимаете?
Одинцов на всякий случай кивнул – это, мол, само собой…
– Не понимаете, – ухмыльнулся историк. – Ладно, попробуем ещё раз. Представьте себе квадрат и круг. Квадрат – простой, как… я не знаю, что. Как квадрат. А круг – штука иррациональная и магическая. Казалось бы, что их может связывать? А связывает их число пи. Вы же про квадратуру круга слыхали?
Леонардо да Винчи, «Витрувианский человек».