Внезапно крышка одного из них заскрипела, поднялась, и оттуда высунулась… голова попа Гоги.
— Здравствуй, рыбак! — И поп Гога захохотал: — Го-га-га!.. Го-га-га!.. А ты уже думал… Вот тебе, вот тебе, во-от! — И он показал мне кукиш. Потом сразу стал серьезным, помрачнел и молча поманил меня крючковатым пальцем. И подвинулся в гробу, давая мне место.
Тут я увидел, что в гробу рядом с попом Гогой уже лежит… Павлуша. Неподвижный, с закрытыми глазами.
И невыразимый страх, не столько за себя, сколько за друга, который, верно, уже не живой, охватил меня.
Я хочу крикнуть, хочу кинуться к Павлуше — и не могу.
Что-то на меня наваливается, наваливается, становится все больше и больше…
Я задыхаюсь, задыхаюсь… и просыпаюсь.
Глава XI. Я навещаю деда Саливона теперь уже наяву. Вот оно что!
Несколько секунд я все еще не могу сообразить, что это сон. Наконец прихожу в себя. Я вспоминаю все вчерашние события, попа Гогу и свое твердое решение с самого утра бежать к деду Саливону.
Отца и матери, хоть и пришли они после собрания поздно, уже нет. Они в поле. Вот что значит передовики, активисты. Я их почти не вижу.
Наскоро позавтракав, я побежал к деду Саливону.
Бежал и волновался: а что, как он еще не приехал, свадьбу же по нескольку дней играют. И сам себя успокаивал: да нет, не оставят они свое хозяйство надолго, на день еще так-сяк — соседей можно попросить свинью, кур покормить, подоить корову и всякое такое, — а больше нет. Да и Камышовка недалеко, в соседнем районе, сорок пять минут на автобусе. Приедут.
Мне казалось, что если я сейчас, немедленно не поговорю с дедом Саливоном, то пропаду — поп Гога околпачит меня, и я навеки потеряю и маму-депутата, и всех родных, и школу, и Галину Сидоровну, и все-все, что было самым светлым в моей жизни.
Я еще издали увидел, что приехали. Из трубы летней кухни курился синий дымок.
Дед Саливон, его жена баба Галя, племянник-одессит в белоснежной рубашке, его супруга, крашеная блондинка, и двое маленьких ребятишек сидели в саду за столом и завтракали. Сейчас подходить, конечно, было неудобно.
Я притаился за плетнем, пережидая, пока они позавтракают.
Ждать пришлось довольно долго.
Они не столько завтракали, сколько судачили — про жениха, который им не очень понравился (особенно бабе Гале), потому что все время молчал и почти ничего не ел (видать, или чересчур гордый, или какой-нибудь хворый); про какого-то Павла Гика, который, наоборот, все время кричал и не давал никому слова сказать и которому его жёнка все время говорила: «Сиди, сиди и молчи. Ты тут не главный. Это не твоя свадьба»; про закуску, которая была, в общем-то, не плоха, но пирог недопеченный, винегрет кислый, рыба пере соленная, а яйца несвежие…
Я терпеливо слушал эти пересуды и думал, что я бы согласился, наверно, целый год есть кислый винегрет, пересоленную рыбу, несвежие яйца и недопеченные пироги, лишь бы выпутаться из злой мерзкой истории, в которую я влип по собственной глупости.
Наконец они позавтракали. Гости пошли в хату, баба Галя — мыть посуду, а дед Саливон остался на дворе один.
Теперь можно.
— Здравствуйте, диду! — вежливо поздоровался я, заходя во двор. — Можно к вам?
— А! Здорово, шелегейдик! — поднял кверху брови дед Саливон. — Заходи! Чего тебе? Меду?
У меня задрожали ноги. Это было почти слово в слово, как и во сне. И я почувствовал, что и сам сейчас скажу те же слова, которые говорил тогда. Испугавшись этого, только замотал головой.
— Значит, просто так, в гости? — усмехнулся дед Саливон. — Пожалуйста! Прошу!.. Ну, как живешь? Какую новую авантюру придумали вы с приятелем? А?
Я растерялся. И как-то не знал, с чего начать, как заговорить, о чем хотелось.
— Чего стесняешься? Что-то нужно, я ведь вижу! — подмигнул дед Саливон. — Так давай, ну!
— Да нет, я просто… просто хотел спросить… — наконец отважился я.
— Так спрашивай, чего там. Да побыстрее, не мучай. А то я весь уже дрожу от нетерпения…
— Диду, вы позавчера ночью, перед тем как ехать на свадьбу, ничего не замечали?
— Ночью? Позавчера? — Дед удивленно опустил уголки губ. — Гм!.. Ночью… Да, честно говоря, не очень приглядывался, ведь… темновато было… А что?
— Ну, а не почувствовали ничего… такого?
— Почувствовал? Гм!.. A-а!.. Кажется, укусило что-то. То ли комар, то ли, помилуй бог, блоха. А что?
— Да нет! Ну так… в душе!
— A-а… в душе? Чувствовал! Чувствовал! Точно. Мучило меня, что за ужином я вареник один с творогом не доел — скиснет ведь, думаю, к утру. В сметане на тарелке остался.