Но именно давление на сестру стало основным Светкиным занятием на ближайшие три дня. Она убеждала Евгению в необходимости найти отца, который и сам, наверное, рад бы их увидеть, но не знает адреса. Ведь скорее всего, так как в почтовом ящике они ничего не находили, мама получала от него письма и денежные переводы «до востребования». Настырная девчонка уговаривала сестру плюнуть на все и поехать отдохнуть, набраться сил перед очередным учебным годом, который будет для них таким напряженным и ответственным. Приводила все новые доводы в пользу предлагаемого путешествия и при этом то проявляла чудеса красноречия, то просто-напросто принималась реветь.
В конце концов, как и следовало ожидать, Евгения сдалась, и они поехали покупать билеты на самолет. По пути зашли в офис фирмы и передали Веронике найденную в письменном столе файловую папку с какими-то бухгалтерскими отчетами и цветную фотографию матери. Снимок сделала Светлана в день своего шестнадцатилетия. В тот день к ней в гости пришли одноклассники и подарили фотоаппарат «Кэнон».
Татьяна Александровна была запечатлена крупным планом в тот момент, когда входила в комнату с пирогом в руках. Она улыбалась и выглядела намного моложе своих тридцати восьми лет. Это был единственный обнаруженный девочками снимок их матери, не считая тех, что вклеены в служебное удостоверение и водительские права. Сестры обсудили странность того обстоятельства, что такая красивая женщина почти никогда не фотографировалась. Раньше они не придавали этому факту особого значения.
А Светлана обнаружила еще одну странную закономерность: мать водила ее в фотоателье или снимала на заказ на новогодних елках гораздо чаще, чем сестру. Но при этом все Светкины снимки находились в альбоме почему-то в единственном экземпляре, тогда как Женькины, как правило, были в паре. Единственная же фотография, на которой сестры запечатлены вдвоем, была сделана на том же дне рождения. Юная сыщица не смогла придумать логичного объяснения этой загадке (да и было ли это загадкой, а не случайным совпадением?) и поэтому решила пока не говорить Евгении о своем открытии, хотя молчание далось ей нелегко.
Глава 4. Самолет, графин, диплом
Авиалайнер набирал высоту. Света прильнула к стеклу иллюминатора, буквально уткнувшись в него носом и разглядывая разноцветные прямоугольники, на которые оказался поделенным родной город и его окрестности, если смотреть на него сверху. Внутренне она очень гордилась тем, что летит вдвоем с сестрой на юг, и казалась себе такой взрослой, элегантной и небрежной. На самом деле, в синих джинсиках и сиреневой маечке, со светлыми волосами, собранными сзади в тонкий хвостик, девочка выглядела обычной школьницей, собравшейся к морю на каникулы, кем она, по сути, и являлась. И детский взгляд, ищущий в глазах окружающих восхищение ее внешностью и удивление смелостью, совсем не придавал ей солидности.
— Вот представляешь, грохнемся мы сейчас вместе с этой железной коробочкой, и все. И никого-никого после нас не останется, — вдруг заявила Светлана. — И папа наш так никогда и не узнает о нашей печальной судьбе.
— Почему мы обязательно должны «грохнуться»? — с веселым недоумением спросила Евгения, хотя ей самой было немного неуютно и мысли, высказанные сестрой, заставили внутренне поежиться.
— Не обязательно, конечно, но предыдущий год был какой-то нелетный. То под Иркутском упал самолет, то хохлы израильский лайнер сбили. А Америка? То «боинг» рухнул на город из-за турбулентности, то вообще этот ужас со Всемирным торговым центром, когда две башни рухнули из-за врезавшихся в них самолетов.
— Грохнемся, так грохнемся, — решила вдруг Евгения. — Судьба, значит, у нас такая. Зато хлопот с нашими похоронами ни у кого не возникнет.
— Слушай, а тогда ночью, когда мама тебе являлась, она во что была одета?
— Ни во что. То есть, я ее нечетко видела. Только чувствовала ее присутствие.
— Вряд ли бы ей понравилось, во что мы ее одели.
— Ты же сама и выбирала со своей бабой Клавой на пару.
— Я не выбирала, мы просто ходили вместе по магазинам. Она в похоронных обрядах разбирается и сразу сказала, что одевать надо во все новое. И брюки, говорит, надевать нельзя, и туфли на высоком каблуке нельзя — только тапочки, чтобы там удобно было. Вот в конечном итоге и вышло, что мама всю жизнь носила красивые блузки и элегантные брючные костюмы, а похоронили ее в сером старушечьем платье на пуговичках… И гроб еще обшили таким дурацким бордовым бархатом, цвета запылившегося знамени орденоносного полка, потерявшего последнего солдата.