Прежде чем нажать звонок, Кручинин обошёл вокруг дома, чтобы убедиться в том, что нас не ждут какие-нибудь неожиданности. Лишь после того мы поднялись на крылечко. Отворила сама Рагна Хеккерт. Она сразу узнала нас и молча отступила в сторону, жестом приглашая поскорее войти. Дверь за нами поспешно захлопнулась.
Пользуясь светом, я разглядел Рагну. Она оказалась довольно миловидной девушкой лет двадцати. От её стройной фигуры веяло силой.
Кручинин ни словом не заикнулся о том, что случилось с ним на шоссе. Его интересовал клад. Но тут же стало ясно, что ночью (а Кручинин непременно хотел отправиться в путь сейчас же) нам не найти уединённое место в горах, где немцы спрятали ценности. Рагна предложила быть проводником.
Пока она набрасывала в прихожей пальто, Кручинин внимательно, но так, чтобы не заметила хозяйка, оглядел обстановку. Его взгляд остановился на чём-то в углу, под вешалкой. Посмотрев туда, я обратил внимание на пару грубых ботинок. По размеру они могли принадлежать только кассиру или другому, столь же крупному мужчине. Ботинки были ещё влажны, на носках — следы свежих царапин. В моём мозгу молнией пронеслась мысль о том, что именно так должна была выглядеть обувь человека, стрелявшего в Кручинина и бежавшего по склону горы. По едва, уловимой усмешке Кручинина я понял, что у него мелькнула та же мысль.
Рагна Хеккерт оделась, и мы пошли: она шагов на десять впереди, мы за ней (я держал в кармане руку с пистолетом). Хотя и при вторичном свидании девушка произвела на нас впечатление вполне заслуживающей доверия, где-то в глубине души у меня всё же копошилось сомнение: не является ли всё это подстроенной ловушкой, чтобы от нас отделаться? Через десять минут мы оставили за собой последние дома и вышли на дорогу, проложенную в уступе скалы над самым берегом моря.
Навстречу нам из глубоких расселин поднималась холодная, настороженная тишина.
Много раз бывал я ночью в горах, но никогда, кажется мне, не видел я более неприязненного молчания. С завистью глядел я на размеренно шагающего Кручинина, единственной заботой которого, казалось, было не потерять бесшумно скользящую впереди тень женщины. Так мы шли с час. Тень остановилась. На этот раз она дождалась, пока мы нагнали её, и лишь тогда свернула в сторону. Я не заметил ни тропинки, ни какого-нибудь характерного камня, которые позволили ей опознать поворот. Но она шла уверенно, так же уверенно двигался за нею Кручинин. А я то и дело спотыкался о торчащие, острые камни, покрытые талым снегом. И, должен сознаться, вздохнул с облегчением, когда, наконец, наша проводница остановилась и просто сказала:
— Здесь.
Увы, это «здесь» вовсе не оказалось концом. Нужно было на животе пролезть под огромный камень, висящий так, что, казалось, он вот-вот обрушится от малейшего прикосновения. Кручинин внимательно оглядел камень и тщательно обследовал, вокруг него землю.
Несмотря на протест Рагны, он изучил с фонариком проход, по которому предстояло лезть.
— Тебе не кажется, что подход к такому сокровищу они могли преградить миной? — спросил он меня.
Действительно, после пятнадцати минут тщательных поисков Кручинин сказал:
— Они сильно потеряли бы в моих глазах, ежели бы проход сюда был свободен всякому желающему.
Кручинин протянул мне электрический кабель. Остальное было ясно без объяснений.
— Остаётся убедиться в том, что они не обеспечили взрыв вторым замыкателем, — сказал Кручинин и с тою же настойчивостью продолжал поиски, пока не убедился в отсутствии второй проводки.
Тогда он быстро и ловко обезвредил мину. Проход был открыт. Мы проникли — в небольшей естественный грот и убедились в том, что там действительно спрятано несколько крепких деревянных ящиков. По ряду соображений, Кручинин решил не вскрывать ящики; прикинув их вес, мы только убедились в том, что они действительно наполнены.
Уверенность, с которой действовала дочь кассира, окончательно убедила нас в том, что она была здесь не в первый раз. Она и не отрицала того, что приходила сюда с отцом, чтобы помочь ему забрать по требованию немцев содержимое одного из ящиков.
Убедившись в том, что дочь Хеккерта давеча вечером сказала нам правду, мы отправились в обратный путь. Как только мы дошли до шоссе и могли больше не бояться заблудиться, Кручинин предложил Рагне идти впереди на почтительном расстоянии. Весь обратный путь был проделан значительно скорей.
Поровнявшись с калиткой своего домика, Рагна подождала нас и, быстро оглянувшись, как бы невзначай, дружески бросила:
— До свиданья.
Кручинин приостановился, любезно приподнял шляпу и вдруг быстро спросил:
— Скажите, что это за ботинки стоят у вас в прихожей?
— В прихожей? — спросила она, силясь сообразить, о чём идёт речь.
— Этакие большие мужские ботинки, немного грязные и с поцарапанными носами.
— Ах, эти! — сказала она с облегчением. — Это ботинки отца.
— Куда он ходил в них сегодня?
— Не знаю… Право, не знаю. Если хотите, я спрошу его.
— Только не это! Нет, нет, не делайте этого, прошу вас.
— Вероятно, он заходил, когда меня не было дома, и оставил их потому, что они промокли. Хотя нет… позвольте. Утром они стояли в кухне. Значит, он зашёл, чтобы надеть их, вышел в них и, промочив, снова снял. Только так. Да, вероятно, так оно и было.
— Благодарю вас за объяснение, Рагна. Вы… очень умная девушка, с вами приятно иметь дело. Очень прошу вас не беспокоить кассира расспросами об этих несчастных ботинках. Так будет лучше. Обещаете мне?
— Если это нужно…
— Очень нужно.
Хлопнула входная дверь, и мы остались одни. Кручинин несколько мгновений стоял в раздумье и молча пошёл прочь, как будто меня тут вовсе и не было.
Двери «Гранд отеля» оказались запертыми, но окна кухни были ещё ярко освещены.
Я отворил дверь своим ключом, и мы намеревались прошмыгнуть в комнату незамеченными, но это нам не удалось. Дверь кухни отворилась, и хозяин приветливо пригласил нас войти. Там мы застали всё ту же компанию: кроме хозяйки около потухшего камелька сидели кассир и пастор. Меня поразило, что Видкун Хеккерт до сих пор не ушёл домой.
И я невольно вспомнил об его ботинках, стоящих там, в его собственном коттедже! Сейчас он был обут в те же самые сапоги, в каких был вчера и нынче утром — с самого дня нашей поездки на острова. Я даже вспомнил, что эти сапоги он надел именно перед поездкой на «Анне», взяв их у шкипера. Сегодня ему понадобилось забегать домой, чтобы переобуться. Не потому ли он менял обувь, что в этих тяжёлых морских сапожищах было несподручно бегать по горам? А может быть, он был даже настолько дальновиден, что не хотел оставить на сапогах следы острых камней. Царапины могли привлечь внимание и вызвать расспросы, где он умудрился изрезать сапоги? Расчёт был верен. И если бы он был именно таков, то я готов был признать самообладание этого старика, умеющего так ловко разыгрывать роль убитого горем человека и столь хладнокровно продумывать каждый свой шаг.
Я был так поглощён этими размышлениями, что не слышал, о чём говорят за столом. Мое внимание привлёк странный знак, дважды повторённый Кручининым кассиру. Повинуясь этому знаку, кассир опасливо приблизился к Кручинину. Ни мне, ни, конечно, остальным не было слышно, о чём они шептались. И только я один видел, как Кручинин передал кассиру довольно внушительную пачку банкнот. Кассир поспешно спрятал её и вернулся к столу.
Вскоре все мы заметили, что хозяйка с трудом сидит за столом. Пора было расходиться и дать ей покой. Кассир нехотя поднялся со своего места и выжидательно глядел на пастора. Можно было подумать, что он боится идти домой один. Пастор, в течение всего дня не отстававший от него ни на шаг, на этот раз довольно резко сказал:
— Идите, идите, Видкун, я сейчас вас догоню.
К моему удивлению, я не заметил в кассире и тени недовольства таким заявлением. Наоборот, он даже как будто обрадовался и, поспешив всем поклониться, ушёл.