— Но вот поднялся и с поклонами встал перед богдыханом грозный князь Циня, У-гун, и молитвенно произнес:
— «Мудрый, великий владыка! Склони ко мне свой милостивый слух и внемли верному рабу твоему. Моя земля, которую омывают пенная Хунг-хэ и глубокая Та-э, шлет тебе дар.
— Это — красивейшая девушка страны. Имя ее, как призывный звон священной струны жрецов Дао. Имя это Тао-инь-мо.
— Она как облако, уносящееся с северных склонов Чан-бо-шана, а румянец ее ланит — поцелуй утренней зари.
— Она стройна, как пальма с Янь-тце, и горда, как пантера лесов Сям-Тур.
— Ее отец, Чжао-ли-жан-фэй, отдает ее тебе, владыка, как жену, любовницу и рабу…
— Именем предков великих и малых родов весь горный Цинь предвещает тебе, седовласый властелин счастливого твоею мудростью Пэ-синя, великий огонь любви, утехи страсти, долгую жизнь и неугасающую радость в жарких объятиях Тао-инь-мо».
— Вошла девушка… и блеснули потухающие глаза владыки.
— Два года прошло с той поры… два быстролетных пэ-тьен[2] умчались после того, как князь Циня, У-гун, принес владыке на-цай[3].
— И занемог Цинь-ши-хуан-ди, а ученые жрецы и маги предсказали ему, что близится великий конец, когда повелитель Пэ-синя сольется навсегда с сонмом «ста духов».
— Дряхлый повелитель приказал выковать огромную сводчатую пещеру в скале горы Ли, где повелел поставить гроб со своим державным телом, на третий день после вечерней молитвы Тси-то-янь, поручающей его заботам великих и малых духов неба…
— Днем и ночью… три длинных месяца… семьсот тысяч рабочих рыли землю и ковали крепкую скалу, превращая ее в храм с причудливыми колоннами и стенными украшениями, обтесывая огромные обломки скал и придавая им форму добрых и злых богов и богоподобных предков державного повелителя Пэ-синя.
— Было все готово, и лишь триста человек искусных мастеров из Шао-бо-эиня украшали стены склепа, когда умер богдыхан…
— Настал третий день, — день погребения… день новых смертей…
— Двадцать два белоснежных мула, обвешанных серебряными, сладкозвучными колокольчиками, с белыми перьями на головах, везли красную боевую колесницу господина с тяжелым гробом из тысячелетней сикоморы, крепкой как камень и скованной золотыми скобами.
— За колесницей шли тридцать жен богдыхана…
— Тридцать бесплодных жен, неутешных вдов, и среди них юная Тао-инь-мо.
— Она видела голубое, веселое небо и яркие цветы лесов и лугов Синя и толпы лежащего ниц народа…
— Она слышала беззаботное пение птиц; и плеск недалекой реки, и причитания плакальщиков, и визг длинных флейт, и дрожащие стоны медных гонгов…
— Далеко… далеко… звучали призывные рога смерти…
— Дошли мулы до пещеры в горе Ли… Жрецы и старые бонзы Дао и хранители капищ Лао-Цзы внесли гроб владыки, ввели тридцать вдов и бичами загнали оканчивавших работу мастеров из Шао-бо-эиня…
— Ушли бонзы и жрецы, отдав гробу и живым семь последних земных поклонов и произнеся семь молитв «тао-ши-янь».
— Гору Ли ласкали последние красные лучи вечерней зари и заглядывали в глубь пещеры…
— Триста тридцать грудей издали последний крик…
— Вход пещеры заложили гладкими камнями, залили цементом и на свежей стене начертали кроваво-красные знаки имени и подвигов великого Цинь-ши-хуан-ди.
— Стон и слезы стояли в сумраке пещеры… Слабо мерцали тридцать висячих бронзовых ламп, в которых шелковые светильни напитывались человеческим жиром, тускло, зловеще горя…
— Десять первородных сыновей лучших родов Пэ-синя погибли от священных ножей жрецов, а жир их служил источником последнего света для гроба владыки…
— Но начали меркнуть лампы. Кроваво блеснув, посинел огонь… и погас…
— С ним вместе угасали и люди…
— Одни извивались в страшных муках, иные душили себя, третьи молча, как рыбы, тяжело дышали, хватая сухими устами мертвый воздух, и уходили в царство «ста духов» за тенью властелина.
— Поднялась Тао-инь-мо со ступеней саркофага и тихо пошла вглубь пещеры, вытянув тонкие руки вперед и глядя в темноту…
Так из влажного мрака тянутся к солнцу белые цветы орхидей…
— Долго шла Тао-инь-мо… и увидела яркий свет дня и вдохнула живительный воздух…
— Она прошла сквозь камень горы, как проникает скалу голубая стрела молнии…
— Когда очнулась она, то увидела у ног своих темную пучину Пэй-хэ, а сверху мрачный свод скалы…
— И ринулась она в глубокие воды реки, которая подхватила ее, и понесла, и закрутила, и засосала…