Перед самыми праздниками Рождества захворал Контский. Двое товарищей по очереди оставались дома и, сидя с ним по вечерам, читали вслух. В один из вечеров, когда в лаборатории был только один Карташев, к нему прибежал служитель и сказал, что профессор Флешер просит его к себе.
Квартира Флешера была над лабораторией. Профессор принял Карташева у себя в кабинете. Красное лицо Флешера и серые навыкате глаза были тревожны.
— У меня к вам дело, herr Карташев, — сказал он шепотом и, встав, быстрым шагом подошел к двери и плотнее прикрыл ее. — Очень важное дело! Я буду с вами откровенен, как с другом, полагаясь на вашу скромность.
Карташев недоумевающим взглядом смотрел на Флешера и ждал.
— Вы делаете работу, с которой у меня связано много неприятных, тяжелых воспоминании. Люди злы, herr Карташев, и часто говорят не то, что было на самом деле: не надо им верить!
Карташев молчал.
— Вы знаете, что тема, над которой вы работаете, необычайно важна для всей красильной промышленности, herr Карташев? За ее разработку фабриканты дадут большие, о! очень большие деньги.
— Я это знаю, г-н профессор! Если мне удастся найти легкий и безопасный способ получения этого вещества, — будет произведен переворот в красильном деле.
— Но вы ничего не говорите мне о ваших условиях? — продолжал профессор.
— Условие будет зависеть от вас. О том, что я получу, как ученый-исследователь, вами уже мне заявлено. Что же касается остального…
— Я вас озолочу! — зашептал Флешер. — Озолочу… но при одном условии. При условии, что вы никогда и никому не откроете секрета приготовления нашего вещества! Согласны?
Студент сидел в глубоком раздумье. Наконец, он поднял глаза на Флешера и сказал:
— Я не могу согласиться, не зная тех причин, которые заставляют вас так волноваться и выставлять подобные элементарные требования…
— Это причины интимного свойства, herr Карташев, причины почти семейные! — заволновался Флешер.
— И все-таки, г. профессор, не зная их, я не могу согласиться ни на какие условия!
Флешер начал ходить по кабинету, хватался руками за голову, бормотал отрывочные слова, видимо, борясь с нахлынувшими на него мыслями. Он остановился перед Карташевым и долго смотрел на него, сдвигая брови и кривя губы в болезненную улыбку.
— Нет! — наконец сказал он. — Угодно вам принять мои условия без всяких с моей стороны излияний, — отлично! В противном случае — как хотите.
Из дальних комнат донеслись звуки рояля и Флешер вздрогнул и поднялся с своего места.
— Нет! — сказал он. — Я вам не скажу ничего. Да и нечего, в сущности, рассказывать!
Встревоженный и опечаленный, уходил от Флешера Карташев. Профессор, не глядя на него, пожал ему руку и не пошел даже проводить его до дверей.
Выйдя от Флешера, студент свернул на бульвар, но лишь только он зашел за угол, здесь его кто-то окликнул. Это была женщина. Она была молода и стройна. На бледном лице ее горели темные, полные огня глаза.
— Вы меня не знаете, — сказала она. — Я жена профессора Флешера. Я ждала вас, так как слышала, что вы работаете над получением альфа-пигмента.
— Да, сударыня, я работаю в лаборатории вашего мужа, — ответил с недоумением в голосе Карташев.
— Вы должны отказаться от этой работы! — страстно вырвалось у нее.
— О, нет, сударыня! — пожал плечами Карташев. — Я делаю работу на заданную мне тему. Быть может, моя карьера зависит от этого. Мне нет ровно никакого дела до того, какие воспоминания и обстоятельства связывают профессора Флешера с этой работой! Мне необходимо продолжать мое исследование, и я его закончу!
— Если бы вы были немец, я бы никогда не обратилась к вам с таким странным, даже больше, дерзким предложением. Но вы — славянин, вы — русский, вы все мечтатели и идеалисты. Вы поймете, что здесь случилось необыкновенное… даже страшное… Эта работа обагрена кровью… Кровью благороднейшего человека!
— Кровью человека? — удивился Карташев. — Впрочем… Да! Мне говорили, что уже несколько человек пострадали при этой работе.
— Был еще один пострадавший… ужасно! — заволновалась госпожа Флешер, нервно теребя пуговицы своего жакета. — Пострадавший больше всех и так несправедливо, так несправедливо!
Она замолчала, но потом схватила Карташева за руку и, прежде чем он успел сообразить, что она делает, госпожа Флешер поцеловала ее.
— К вам придет один несчастный, очень несчастный человек, — шепнула она. — Выслушайте его и пожалейте! Он заслужил этого…
Когда она замолчала, Карташев не знал, что ей сказать, и они долго стояли безмолвно и растерянно глядели друг на друга.
— Прощайте! — сказала она наконец и пошла вперед, пристально посмотрев ему в лицо.
— Я внимательно выслушаю того человека, о котором вы говорили мне! — произнес от ей вдогонку.
Дома студенты долго обсуждали таинственное происшествие, но не могли прийти к какому-нибудь решению. Сначала они очень беспокоились, ожидая разных осложнений, но потом начали находить смешные стороны во всей этой истории. Силин прозвал альфа-пигмент, получаемый Карташевым, «кровавой немецкой тайной» или «горячим поцелуем в 180° — по Цельсию».
Контский поздравил товарища с завязывающимся романом.
— Знаешь, Карташев, — говорил он, — что ты сделай? Оканчивай работу, продавай свой пигмент купцам, увози чувствительную Frau и натяни длинный-предлинный нос красному Флешеру. Вот будет потеха! Говорят, что немец обезьяну выдувал, ну, а такой веселой штуки и сотне немцев не придумать!
— Вам легко смеяться! — возражал Карташев. — А мне каково? Делаю трудную работу. Альфа-пигмент может в один прекрасный момент снести мне голову. За ним уже труп и калеки. Около него женщина с глубоким и искренним, насколько мне показалось, горем. Тут же Флешер со своими опасениями и волнением. Есть над чем подумать, черт подери! Такую задали загадку, что хоть куда! А главное, боюсь, что в результате этот Флешер, в отместку мне за несогласие молчать, станет нам мстить. Неужели же и здесь нам не удастся кончить университет и начать, наконец, самостоятельную жизнь?
— Пока ты возишься со своим пигментом, Флешер нас, конечно, не тронет, — доказывал Контский. — Ему надо получить эту работу. Ты окончишь ее не раньше апреля. Мы же отделаемся от него к концу февраля и будем ждать тебя в качестве уже свободных граждан.
Работа у студентов кипела. Они сдали последние экзамены и усердно занимались в лаборатории, заканчивая самостоятельные исследования, требуемые от докторов философии немецкими университетами.
Карташев весь ушел в лабораторные занятия. Его чуткость и наблюдательность, умение пользоваться подчас мелкими работами различных исследователей и основательные знания уже давно выдвинули его из ряда самых способных студентов.
Тоска по России, желание вернуться на родину, чувство отчужденности от местного студенчества и заметная враждебность товарищей-немцев сделали его замкнутым и не по-юношески серьезным и задумчивым. Все предсказывало ему блестящую карьеру ученого, и даже немецкие профессора, недолюбливающие своих русских учеников, предлагали Карташеву остаться ассистентом и работать дальше в ожидании кафедры. Карташев, однако, откладывал решительный ответ.
Бурное время, переживаемое Россией, водоворот событий, налетевших так внезапно и мощно, нарушили течение жизни университетов. Надежды на окончание курса у Карташева не было, не было и средств на безнадежное, как казалось тогда многим, ожидание успокоения глубоко взволнованного общественного моря. Выбиваться же на дорогу представлялось необходимым.
Карташев был сирота. У единственной родственницы его, какой-то дальней тещи или бабки, хранились оставшиеся после отца деньги, несколько сот рублей на черный день. Карташев долго думал и, наконец, решился. Он взял эти деньги, и, найдя среди своих товарищей двоих с небольшими средствами, образовал, как они называли, коммуну и все трое уехали в Германию. Живя скромно и очень бережливо, им удалось дотянуть до конца курса, и приближался уже день вручения им докторских дипломов.