— Вот-вот! Только ничего не забудьте, — снова вмешался беспокойный дед-историк, и в его насмешливых глазах Сандерсон не заметил энтузиазма, только иронию. — Припомните ему, что никакой он не Илларион. Это всего лишь битый-перебитый петлюровский прихвостень Иван Огиенко. Говоря о честности, вам и следовало бы перед всем честным народом поведать, как некогда этот Огиенко шнырял по Украине с веревкой и ножом, как стал потом ученым лакеем Пилсудского, Рыдз-Смиглы и Бека, которые «огнем и мечом» «умиротворяли» Волынь и Галичину. Помогите ему, наиблаженнейшему Иллариону, хорошенько вспомнить, как он в сане епископа холмского обнимался в Варшаве с гитлеровским гауляйтером Фишером, как вымаливал у господа победу для фашистского воинства, терзавшего его неньку — Украину. Честно говоря, уж кому-кому, а вам в Канаде вполне можно угореть от его проповедей панамериканизма, от стихотворных его псалмов: «Монумент Свободы стоит горделиво и кличет весь мир за собою…» Ну, чем не поэзия? А вот куда «кличет»?!
Терпеливо выслушав запальчивого собеседника, мистер Сандерсон сочувственно покивал и поднялся с кресла. Да, ему в самом деле жаль этого советского профессора, не могущего никак побороть в себе неприязнь к своим землякам, которые, возможно, и натворили лихих дел в далеком прошлом, на своей родине, но разве люди вечно остаются неизменными? Подобный взгляд противоречит материалистическому толкованию влияния среды на индивидуум. Не ему, буржуазному ученому, убеждать гостей с Востока в правильности материалистической концепции, так как он далек от материализма. Пусть уж лучше они просто послушают, что преподается, о чем идет речь на кафедре славянского факультета. Вот здесь, в его кабинете, на тумбочке, установлен репродуктор, который сию минуту донесет сюда голос профессора-украиниста или любого иного преподавателя с любой кафедры колледжа. Кто же там сейчас на украинском отделении? Где-то запропастилось расписание, и он даже не знает фамилии профессора. Но, может быть, так даже лучше. Никто не заподозрит, что он хочет продемонстрировать частицу лекции, заранее зная ее автора. Стало быть, он, президент, дает возможность прочувствовать воздух, которым дышит славянская молодежь в Манитобском университете.
Включив репродуктор, хозяин снова уселся на место, утомленно потирая ладонью морщинистое чело.
А из далекой аудитории донесся старческий кашель. Затем там забулькала вода, послышалось шуршание, и все стихло. Внезапно скрипучий, с выразительными нотками истеричности, какой-то очень неприятный голос гаркнул так, что, казалось, в окнах президентского кабинета задребезжали стекла:
— Следовательно, пусть дух воинственного украинского национализма воцарится на нашей кафедре, как воцарился он на кафедрах Монреаля, где неутомимо трудится ведущий наш идеолог Дмитро Донцов. Нашей молитвой должны наконец стать давние слова профессора: «разогреть до белого каления национальный шовинизм и зачать культ невероятного, теорию лютого безумия!» Именно теперь, когда Канада делает шаг за шагом к ядерному вооружению, воскресает надежда, когда-то так мастерски перекованная Евгеном Маланюком в ритм призыва: «налить железом руки!», «кинуться волком», «чужую резать жизнь!».
Когда содержание этого бреда перевели на английский язык, президента кинуло в холодный пот. Его глаза забегали из угла в угол и стали растерянными, какими-то виноватыми. Он не находил слов для дальнейшего разговора. По всей вероятности, услышанное только что оказалось для него неприятнейшей неожиданностью. По крайней мере, так показалось гостям. Никто из них не мог допустить, чтобы мистер Сандерсон оказался единомышленником этих маньяков. Всем своим подавленным видом, мгновенно опустошенным, он вызывал даже сочувствие. Возможно, только поэтому делегация не покинула его кабинет в знак возмущения и протеста.
Оправившись от неожиданного подзатыльника, президент наконец кисло усмехнулся и попытался выкарабкаться из лужи, куда его так беспардонно посадил «ученый»-психопат. Говорить, мол, этот «бешеный» может, что угодно. Но у каждого студента есть «право выбора» — идти или не идти на его лекции. Дескать, в этом и заключается гуманность учебного процесса.
Чтобы избежать дальнейшего обсуждения столь каверзной темы, президент предложил гостям прослушать любую иную лекцию. Вот хотя бы профессора зоологии мистера Уордла. Кажется, его интеллект не затемнен злобой на кого-то из политических противников. Стало быть, каждая его фраза на лекции это и есть чистая наука, призванная служить людям независимо от их идейных убеждений.
И вот после такого вступления последовало «подтверждение» слов президента, прозвучавшее из аудитории:
— Полагаю, мне удалось доказать, что людоедство — абсолютно нормальная функция человека. Ведь, став каннибалом, человек сразу чувствует себя могущественнее и здоровее. Вообще я не вижу причин, почему человечество, начинавшее свою историю с людоедства, не может возвратиться к нему!
Вероятно, потолок, обрушившийся внезапно, не придавил бы хозяина кабинета так, как эти слова проповедника возрождения людоедства. Когда мистер Сандерсон увидел, что гости дружно поднялись и молча уходят из кабинета, оставляя его в полном одиночестве, он затрепетал, сердечный, от испуга. Слагалось впечатление, что его, беззащитного, новоявленные каннибалы слопают живьем уже сейчас, сию минуту, едва только чужеземные гости покинут «оплот гуманнейшей мысли и благороднейшей деятельности». Было в этот миг не до шуток, но многим хотелось утешить президента: ведь за ним оставалось «право выбора». Неужели же рыцари ножа из греко-католической или греко-православной церкви или же людоеды от зоологии, осененные англиканским крестом, набросятся на своего опекуна столь дерзко и внезапно, что не дадут ему возможности самому избрать одну из двух перспектив?
Эта история случилась уже давненько, но я почему-то до сих пор с тревогой в душе просматриваю иностранную хронику в газетах и вслушиваюсь в радиовести из-за океана: что там слышно о добром моем знакомце мистере Сандерсоне?
Волки над пропастью
С тех пор как Герострат, мучимый жаждой славы, поджег храм Артемиды в Эфесе, ни одному из маньяков всех времен и континентов не «посчастливилось» приобрести столь широкую популярность. Впрочем, последователи Герострата — и совсем мелкие и те, что покрупнее, и опьяневшие от полновластия, и те, кто лишь мечтает выкарабкаться из лакеев в диктаторы, — такие пигмеи с претензиями на роль творцов истории еще не перевелись в мире.
Вот и недавно какое-то ничтожество с фамилией или кличкой Стечко вздумало обрести позорную славу под небом Скандинавии. В те дни, когда в столице Швеции велись разговоры о том, как дальше жить в мире и дружбе, чтобы никогда не вспыхивали войны, это безродное посмешище решилось привлечь внимание к печальнейшей странице в отношениях двух народов: возложило венок к памятнику Карла XII.