Дмитро Цмокаленко
ТАЙНА УБЕЖИЩА «FORTUNA»
Памфлеты
Тайна убежища «Fortuna»
Сирены взревели неистово и грозно. Казалось, даже заходящее солнце перепугано захлопало длинными рыжими ресницами. Как шалый, дикий вихрь сметает сухие осенние листья, так и это пронизывающее до костей завывание сдувало людей со столичных околиц, гнало их в убежища, под каменные громады зданий, в общественные бункера скверов и пригородных рощ.
В считанные мгновения предместье опустело, замерло, в ужасе ожидая огненной ядерной лавины. Лишь у крутолобой бетонной глыбы, еле лоснящейся у дороги из-под кустов полудикого парка, еще растерянно метались люди.
Бородатый дедок, одетый по-сельскому, видимо, случайно забредший фермер, никак не мог затащить в нору под бетонной скалой упитанного парнишку. Тот упирался, не хотел лезть по ступенькам. Растерянный, вспотевший дед дотащит краснощекого мальца по крутым ступенькам до самого входа, как тот вырывается и с хохотом ползет обратно, наружу.
Хохот еще сильнее раздражает тех, кто нервно топчется около убежища, — худощавого рабочего со смуглым и хмурым лицом и кряжистого, сутулого, будто придавленного годами дядьку в измятой шляпе и вышитой по-славянски сорочке.
И вот откуда ни возьмись — долговязый полисмен. Он умело и торопливо протолкнул пробку, сердито швырнул в черную пасть старого бородача с его непокорным потомком, вмиг освободил вход для тех, кто уже мог стать жертвой атомного налета. Хотел было уже запереть тяжелую дверь, но вдруг подлетел сопящий на полном газу «кадиллак», заскрипел тормозами.
— Быстрее, джентльмены! — нетерпеливо крикнул полисмен, поглядывая на часы. — Предсмертье кончается!
Из машины выпрыгнул седой джентльмен с лицом интеллигента, с кущеватыми бровями, под которыми мутные глаза были настолько перепуганы, что казалось, первыми шмыгнут в нору, оставив снаружи собственного владельца. Он все-таки успел проскользнуть в яму, которая могла в любой миг стать общей гробницей, но могла все же и уцелеть живым уголком на мертвой земле.
Шоферу же, который привез сюда интеллигента, не повезло. Дверь с лязгом захлопнулась перед его носом, и он забился, затрепетал на ступенях, словно обреченный, брошенный в тонущем челноке. Он корчился от страха, будто карась на раскаленной сковородке, а полисмен зло ухмылялся: «Поздно спохватился, растяпа. Вскоре от тебя останется пшик, да и то жареный…»
Внезапно лицо шофера прояснилось, отразило всплеск суматошной радости. В глазах полыхнула догадка: «Полисмен-то остается с ЭТОЙ стороны двери! Значит, тревога не опасная, учебная, пробная…»
Облегченно утерев пот со лба, шофер кинул успокоенный взгляд на бетонный валун, нависший над провалом входа. Чья- то рука вывела черной краской надпись на сизом бетоне: «Fortuna». Может быть, кто-то в самом деле верил в абсолютную надежность убежища, а может статься, вложил злую иронию в столь многозначительное название.
Водитель «кадиллака» сообразил, что повезло все же ему, а не тем, кто дрожит в подземелье со столь утешающим названием. Пока «счастливчики» будут задыхаться в этом наглухо закупоренном сейфе, он подышит прохладой осеннего вечера.
С этой мыслью шофер неторопливо подался в парк.
В убежище не сразу сообразили, что тревога ненастоящая. Под низким потолком камеры мутно сверкнул плафон. Лица счастливчиков, которым «почти гарантирована» жизнь, стали мертвенно-синюшными. Рассевшись на твердых топчанах вдоль стен, люди молча и пугливо поглядывали друг на друга. Лишь высокий джентльмен с лицом интеллигента торчал у входной двери и тяжело дышал, утирая платком потную шею. Стояла гнетущая тишина, нависшая над тесным подземельем такой же тяжестью страха, какой придавил всю страну, весь континент.
Внезапно в углу, на тумбочке, замигал голубыми бликами экран телевизора, и камера убежища ожила. На экране появился прилизанный диктор с физиономией, источающей елей, и, глуповато улыбаясь, спросил:
— Дамы и господа! Хотите ли вы выжить в будущей ядер- ной войне?
Никто не успел даже буркнуть что-либо в ответ на этот идиотский вопрос, как озорной мальчуган, уже задавший столько хлопот бородатому фермеру, выкинул новый фортель. Вскочив, он уставился в экран и пискливо заверещал, смеясь и всхлипывая. Фермер поспешно сбросил плащ и прикрыл им телевизор.
— Ох ты, горе горькое! берегитесь, господа. Он не в своем уме… Полоумный, так сказать…
Тем временем «горе горькое», подпрыгнув до самого потолка, представило, как сжимает что-то скрюченными, дрожащими пальцами, пошарило взглядом по бункеру, метнулось к джентльмену с лицом седеющего интеллигента и схватило того за горло с истерическим воплем: