Гучков. Вообще деятельность партии эсеров спадала. На местах частью [предпринимался] мелкий террор, но не было такого энтузиазма, террора в том смысле, как он до этого вёлся, это всё спадало, шло на убыль. По-видимому, в их кругах было разочарование в своих методах борьбы. В это время появился роман Савинкова “Конь бледный”, который произвёл впечатление. В свидании со Столыпиным я ему передал. По-моему, в этих кругах шло благотворное перерождение, какой-то надлом там шёл, разочарование в методах. И, затем, поводов не было, не было среды такой, но, конечно, те немногие силы террористические и страсти, которые там были, [сходились] в отношении к отдельному лицу, которое своими реформами вырвало почву из-под ног таких лиц. На нём одном остаток революционных страстей и [террористических] замыслов останавливался. А затем те сведения, которые я получил от финляндских националистов...
Базили. Можно поставить в известную связь опасения земельных кругов, что земельная реформа Столыпина укрепит власть с уменьшением?
Гучков. Земельная реформа служила укреплению общего порядка, [умиротворяла те] эсеровские элементы, которые пробивались из народнических кругов: тут открывалась возможность крестьянству окрепнуть. Какой энтузиазм вызвала реформа, связанная с земскими статистиками; землемеры, которые Около крестьян работали, — перед ними открылись перспективы.
Базили. Направляя революцию в сторону укрепления собственности, это могло...
Гучков. Это могло раздражать те круги, которые послали Богрова. Это была, кажется, III Дума. Такой порядок был. Предъявлялся письменный запрос, и тем, кто вносил этот запрос, давалось слово. Я этим словом воспользовался и развил эту мысль, затем это должно быть передано в комиссию по запросам, но так как запросов было без конца, а я считал нужным просто дать ход этим мыслям, я не избегал и не искал продолжения этого скандала. Конечно, это очень мне было поставлено в вину.
С этого момента у меня впервые явилось какое-то недружелюбное чувство по отношению к государю, связанное с убийством Столыпина и его поведением после смерти Столыпина. Он даже не остался на похороны, уехал в Чернигов, в Крым. Что меня особенно больно кольнуло, это та беседа с государем, которую мне передал Коковцов. Это характерно для всех порядков. Коковцов только что назначен, в Киеве его государь назначил. Государь уехал на юг, Коковцов вернулся в Петербург. Через две-три недели накопились вопросы, Коковцов поехал в Крым. Во-первых, самая передача ему власти... Все министры собрались в Киеве на вокзале провожать государя. Государь, обходя всех, подошёл к Коковцову и говорит: “Владимир Николаевич, у меня к вам просьба и у меня есть виды на вас. Я имею в виду назначить вас председателем Совета министров...”
Базили. Это было очень скоро после гибели Столыпина?..
Гучков. Столыпин только что умер, даже не похоронен. Государь назначает его в такой форме на вокзале. Всё же такое смутное время, убит председатель Совета министров, министр внутренних дел. Так, знаете ли, лавочку не передают своему приказчику, как государь передаёт Коковцову Россию. Коковцов едет в Крым для доклада. Его принимают такими словами: “В. Н., я слышал, как вы себя окружили, как вы повели дело первые дни, я знаю ваши требования. Я очень рад, что вы не делаете того, что делал покойный Столыпин, который заслонял меня...” Коковцов тогда не имел особого тёплого чувства к Столыпину. Разные натуры. Коковцов порядочный царедворец, бюрократ в плохом смысле этого слова... Всё-таки это через две-три недели. У Коковцова вырвалась такая фраза: “Ваше Императорское Величество, покойный Пётр Аркадьевич не заслонял вас, он умер за вас”. Царь говорит с упрямством: “Он заслонял меня. Мне надоело читать каждый день в газетах “Председатель Совета Министров, Председатель Совета Министров!”
Меня так передёрнуло. Был государь маленький, вроде Вильгельма I, — он взгромоздился на плечи такого гиганта, как Бисмарк... Какие могут быть счёты. Заслонять... Та очень скромная популярность, которой Столыпин пользовался, довольно одинок он был... В противоположность многим другим министрам Столыпин никогда [не позволял себе] ни одного слова осуждения, ни цитирования какого-нибудь факта, который мог бы представить государя с непривлекательной стороны. Наоборот, всё, что только можно было делать хорошего, он приписывал государю. У меня были добрые отношения с П.А. Не припомню какого-либо факта, которым он охарактеризовал бы с противоположной стороны государя, никогда. И оказывается — “заслонял”.
Тогда мне вспомнилось: в начале своего правления Столыпин тяжело заболел, второй раз в 1909 г. он был тяжело болен воспалением лёгких. Доктора приказали ему после выздоровления проделать такой курс лечения морским воздухом, государь предоставил одну из яхт в его распоряжение. Тогда ещё террор был силён, а так как на яхте можно было создать безопасность, он с семьёй по шхерам разъезжал... К 1 января каждый год морской министр представлял государю список яхт для распределения по разным категориям. И вот тогда морской министр государю назвал яхту, на которой Столыпин ездил, и спросил, в какую категорию её зачислить. Государь воскликнул: “Ну уж, конечно, не Столыпинская яхта”...