— Насколько мне известно, его часто упрекали в германофильстве.
— Друг мой, этот германофил, которого назвали «немцем», был глубоко религиозным православным человеком. Положение Штюрмера оказалось трагическим из-за клеветы, направленной против него в первые же дни войны с Германией. Его немецкая фамилия дала возможность врагам превратить его в мишень для яростных нападок, за которыми скрывались посягательства на царствующую династию. В думских речах его выставляли видным членом германофильской партии, будто бы возглавляемой императрицей, и сторонником сепаратного мира с Германией. Нельзя обвинить Штюрмера за его мнение, что война с Германией явилась величайшим несчастьем для России и что она не имела под собой никаких серьёзных политических оснований. О сепаратном мире он, конечно, не думал, зная рыцарские взгляды в этом отношении государя. Вам, наверное, известно, что, несмотря на угрозу потери власти, государь с негодованием отверг совет отозвать часть войск с фронта для подавления смуты, чтобы не оголить его германцам.
Собеседник Курлова показал неплохое знание политики:
— Но вы же помните, как Милюков с думской трибуны утверждал, что у него имеются документы, изобличающие Штюрмера в предательстве, которые он предъявит только судебным властям.
— Я хорошо знаю, что эти документы он так и не представил, — ответил Курлов. — Когда после смерти старика премьера, замученного в крепости, его вдова, исполняя предсмертную волю мужа, обратилась к председателю Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства с просьбой вынести дело её мужа на суд, на что она имела право по русским законам, несмотря на смерть мужа, председатель комиссии ответил ей, что дело Штюрмера прекращено за полным отсутствием против него каких бы то ни было улик.
— Возможно, Штюрмер и не был таким, как о нём думают сегодня. Но мы с вами говорим не о честности его, а о способности управлять правительством такого огромного государства, как Россия, с чем он не справился. Согласитесь, никто не мог заменить монарху Столыпина в тот трудный момент. Мне думается, Столыпин не позволил бы начать войну с германцами, и Россия сохранила бы свою целостность, и, следовательно, не было бы никакой революции.
Курлов с собеседником согласился:
— Вы правы, Столыпин был на голову выше всех, кем пытались его заменить. Но была и другая фигура, о которой мы с вами не упомянули. В момент смерти Столыпина в Киеве находился человек, который мог бы продолжать плодотворную политику покойного на благо государя и родины, по твёрдости убеждений своих и солидарной совместной с ним работе. Вы не знаете, кто это? Я вам скажу. Это министр земледелия и статс-секретарь Кривошеин. К сожалению, государь остановился на Коковцове…
Журналист вернулся к вопросу, ради которого пришёл к бывшему генералу.
— Выходит, всё же были силы, заинтересованные в устранении Столыпина?
— У Столыпина соперника не было, но так как он вёл себя чересчур самостоятельно, а порой и вызывающе, он потерял поддержку государя. Всем при дворе было известно, что дни премьерства Столыпина сочтены. Зачем же было устранять его физически? Пётр Аркадьевич не раз говорил приближённым и лично мне, что, вполне возможно, осенью останется не у дел и уйдёт в отставку. Я хорошо помню его слова…
— Но ведь государь мог и передумать. Так однажды и случилось, когда Столыпин нажимом добился от него поддержки в вопросе введения земства в западных губерниях.
— На сей раз всё было иначе, — возразил Курлов. — Прямолинейный и твёрдый политик уже не был нужен двору. За спиной Столыпина плелись интриги.
— Разве не интриги привели к заговору с целью устранения Столыпина?
— Я же говорю вам, что гибель Столыпина никак не связана с каким-то заговором. Произошла она совершенно случайно…
Журналист решил, что продолжать спор нет смысла и лучше отложить разговор на следующую встречу, на которую надеялся. Покидая холодную квартиру, он дал совет:
— Знаете, Павел Григорьевич, вам просто необходимо записать свои воспоминания. Вам есть что рассказать читателю. Кстати, такие мемуары нужны и нашей истории.
Курлов усмехнулся:
— У каждого своё ремесло. Я считаю, что надо заниматься своим делом и не лезть в чужое. Какой из меня мемуарист? Помните, что писал батюшка Крылов о сапожниках и пирожниках? Тачать сапоги отнюдь не моя профессия!
— Нет-нет, вы не правы. В таких мемуарах главное не красота и изящество слога, а правда мысли. Если вы пожелаете, я помогу вам. Соглашайтесь! Одна эпоха сменяет другую, а воспоминания современников, повествующих о них, остаются навсегда.