— Сейчас ещё не темно, — Айрис указала на светящийся синий над их головами.
— Люблю это время суток.
— Синий час… Красиво, но тревожно.
— Мне тоже тревожно, мисс Бирн, поэтому я и прошу вас не выходить одной.
— Можно просто Айрис, — улыбнулась она. — Но я б и не ушла далеко. Мне самой было страшновато даже до качелей дойти.
— Пойдёмте вместе, Айрис.
Она обратила внимание на то, что он не предложил называть его просто Дэвидом в ответ.
Они дошли до качелей, и Айрис села на ширкокое сиденье. Хорошо смазанные, они качались абсолютно беззвучно. Сэр Дэвид, немного подумав, сел рядом.
— Я хотела с вами поговорить, но рядом постоянно кто-то есть, — сказала Айрис.
— О чём?
— Ни о чём особенном. Я собираюсь в выходные поехать в Лондон и разузнать что-нибудь насчёт усыновления. Решила вас предупредить. Начну с церкви. Кстати, оказалось, что она католическая. Леди Клементина ведь была англиканкой?
— Она не была религиозна, но да, она была прихожанкой англиканского прихода.
— Ещё одна странность. Я понимаю, что с нашего последнего разговора всё… очень изменилось. Но я всё равно хочу разобраться с этим письмом. Инспектор Годдард не сбрасывает его со счетов, но, кажется, не намерен копать в этом направлении.
— Он уже решил, что это был я, — глухим голосом сказал Дэвид Вентворт.
— Вы должны защищаться! — Айрис повернулась к нему.
Лицо у сэра Дэвида было спокойным, почти расслабленным. Айрис поражалась этому хладнокровию — или же этому умению держать лицо и скрывать настоящие чувства.
— Завтра приедет мой адвокат. И он пока не видит особых причин для волнения. Он уверен, что что бы ни нарыл инспектор, по этому делу вряд ли будет вынесен обвинительный приговор. Доказательства невозможно найти. Прошло шесть лет. То, что у меня был мотив, не доказывает, что я и есть убийца.
— Даже если нет доказательств, вы представляете, через что вам придётся пройти? — Айрис почти возмущало равнодушие Дэвида к собственной судьбе.
— Я шесть лет жил с мыслью о том, что виновен в её смерти. Хотя я даже не был уверен, что она мертва, но всё равно… Наверное, где-то в глубине души я знал. Знал, что она не оставила бы меня… нас… Так что она должна была быть мертва. Иначе бы она вернулась.
— Но почему вы считали себя виновным?
— В тот день она не собиралась идти на реку, у нас были гости, Баттискомб её ждал… Она расстроилась из-за разговора со мной и пошла. Руперт потом сказал, что это из-за меня она взяла лодку и утонула, что если бы не наша ссора… Не было ни одного дня, чтобы я не вспомнил об этом. И знаете, наверное, очень низко — испытывать такие чувства, но когда нашли её тело, мне стало легче. Неизвестность была… гнетущей. А ещё я знаю теперь, что это не моя вина… Она погибла не из-за того, что расстроилась из-за меня, совершила какую-то глупую ошибку с лодкой и не сумела выплыть. Кто-то хотел её смерти. Есть виновный. И это не я. Это ужасно — так думать о кончине собственной матери?
Дэвид заглянул ей во глаза насколько позволяли сгущающиеся сумерки.
Айрис ответила не сразу. На такой вопрос было очень сложно ответить, по крайней мере, сложнее, чем сделать логическое умозаключение.
— Я не считаю, что это низко. То, что вам больше не больно из-за вины, не значит, что не больно вообще.
— Спасибо, — едва заметно улыбнулся Дэвид.
Он оттолкнулся ногами от земли, и качель сильно качнулась.
— Почему вы не расскажете инспектору, из-за чего поссорились с матерью? Он ведь из-за этого спора и подозревает вас.
— Хочу сохранить некоторые вещи в тайне. Конечно, если мне на самом деле будет грозить тюрьма, я расскажу. — Дэвид Вентворт сошёл с качели. — Мы поссорились из-за книги. Если я скажу, Годдард всё равно в это не поверит. Думаю, в его представлении люди не ссорятся из-за книг так, что на весь дом слышно.
— Вы так бурно обсуждали книгу?
— Не совсем. У нас были очень разные мнения насчёт того что делать с книгой дальше.
Больше Дэвид ничего не сказал. Он позвал Наггета, и они все втроём пошли к дому.
Слова Дэвида Вентворта долго не шли у Айрис из головы.
Не было ни одного дня, чтобы я не вспомнил об этом.
Шесть лет он жил, не зная, жива она или мертва, но всё равно чувствуя подспудную вину за её исчезновение. Жил в доме, где всё было оставлено в таком виде, словно леди Клементина могла вернуться в любой момент, где ощущалось её живое, настоящее присутствие.
Тело в кенотафе, тело на лодке «Je reviens»²… Какие бы беды не сулили они в дальнейшем, они давали ответ на самый главный и мучительный вопрос. Она мертва. Наконец мертва.