— А почему? Из-за самой темы? — Айрис понимала, какое она вызовет негодование в обществе.
— Да. Я боялся… Я думал, мою мать просто распнут из-за этого. Все же считают, что женщина любит своего ребёнка просто потому, что она его мать. Так должно быть. Всегда бывает. Не может быть иначе, ведь это то же самое, что дышать, — никому не нужно учиться, оно происходит само собой, так устроен человек. Только чудовища, ужасные порочные женщины не любят своих детей. А Агнес, главная героиня, — вовсе не чудовище, она обычная, хорошая женщина. Она счастлива в браке, не изменяет мужу, не делает других ужасных вещей, которые объясняли бы подобное «извращение». Я думаю, моя мать не решилась бы опубликовать такое в тридцатых годах, но, мне кажется, и в пятьдесят восьмом было ещё рано… Даже сейчас. Я не уверен, что эту книгу правильно поймут. Её объявят безнравственной, скажут, что недопустимо, чтобы книги такого автора читали дети… Я сразу подумал, что после выхода истории Агнес сказки тоже перестанут продаваться, родители не будут читать их детям. А для моей матери это было очень важно — чтобы её читали, покупали книги. Не из-за денег… Для неё была важна любовь читателей, а она получила бы от них ненависть и презрение. Все сказали бы, что она написала о себе, что она — ужасная женщина.
— И вы, получается, прочитали книгу в тот день?
— Нет, раньше. Она отдала мне её сразу, как я приехал из колледжа. Мы с ней спорили, но не так… не так горячо. А в тот день приехал Ментон-Уайт. Я знал, что если она отдаст ему рукопись, он в неё вцепится, и не отстанет от моей матери, пока не добьётся публикации. Эта книга… Это лучшее, что моя мать написала. Она не остается незамеченной. Её будут бесконечно обсуждать, кто-то будет пытаться запретить… А шумиха и скандал — это то, что нужно издательству. В тот день я пытался отговорить её ещё раз. А она… Она вспылила. Я даже не ожидал, что она так отреагирует. Мне надо было уйти, но я… В общем, мы поссорились. Сильно.
— А что с книгой? — спросила Айрис. — Вы просто взяли и спрятали последний роман вашей матери? Никто о нём не знает?
— Да, никто не знает. Копия лежит в сейфе у нашего поверенного. Я указал в завещании, что после моей смерти она должна быть отправлена в «Чатто и Виндус».
— После вашей смерти?! — возмутилась Айрис. Она сжала руки в кулаки. — Но это же, как минимум, пятьдесят лет! И никто не сможет прочитать эту книгу до начала следующего века? Это просто преступление!
— Кажется, мне тоже надо начинать бояться за свою жизнь, — усмехнулся Дэвид Вентворт.
Айрис эта шутка не показалась хорошей.
В тот день Айрис опять не удалось поработать в библиотеке. Дэвид нашёл те письма, что Мюриэл Вентворт привезла накануне исчезновения леди Клементины, и они все их перечитали в надежде обнаружить намёки на то, почему одно из писем было настолько важным, что леди Клементина взяла его с собой.
Писем было одиннадцать. Самое раннее было датировано двенадцатым января 1937 года, самое позднее — девятым октября 1940-го. Возможно, братья не так уж часто общались, возможно, часть писем не сохранилась.
Они не нашли ничего по-настоящему важного. Сэр Джон писал о встречах с родственниками и знакомыми, о том, что происходило в Эбберли, но никогда много или подробно. Несколько предложений обычно были посвящены работе, но были не особенно понятны: сэр Джон как будто продолжал разговор, ранее начатый или по телефону, или в другом письме. Про жену он писал мало, в основном, это было что-то вроде «Клементина здорова, передаёт тебе привет» или «Клементина здорова, в марте возвращается в Эбберли». Только два письма, написанные одно в мае, другое в июле 1939 года, рассказывали о леди Клементине чуть больше. Сэр Джон был очень обеспокоен её состоянием: он думал, что с рождением ребёнка их семейная жизнь наладится, и сначала так всё и было, но потом у Клементины появились странные идеи. Она воспринимала собственного сына, как врага, который отнимает у неё её настоящую жизнь, и не желала тратить её на пелёнки и вытирание слюней. Дэвидом занимались Фенвик и молоденькая няня, которую прислали из Лондона, Клементина к нему почти не подходила, хотя ребёнок был слаб, мал и как никто нуждался в материнской заботе.