Спокойное лицо девушки вспыхнуло от волнения, но она сдержанно кивнула нам и поставила поднос на стол. Когда она передавала нам стаканы, ее рука слегка дрожала.
— Надеюсь, вы будете счастливы в «Утесе», — сказала она.
Какое странное, благонравное дитя! Хотя нет, не такое уж дитя! Сейчас, когда на ней было коричневое платье с кремовым воротником и кремовыми манжетами, а упрямые кудри приглажены, разделены на пробор и укрощены гребнями, она выглядела на все свои семнадцать лет. А держалась, как и утром, словно ей уже минуло тридцать, правда иногда она давала себе волю. Она открыто и испытующе взглянула на Памелу, потом на меня и улыбнулась.
— Желаю вам счастья! — воскликнула она и слегка приподняла стакан в нашу честь, прежде чем поднести его ко рту.
Мы рассказали ей, как нас очаровал дом, солнечные комнаты и вид из окон. Она жадно слушала.
— Наверно, там сказочно хорошо, — вздохнула она.
Капитан повернулся к ней.
— Как у нас с провиантом, Стелла? Не можем ли мы доставить себе удовольствие и пригласить наших новых знакомых к завтраку?
— Да! Да, — радостно подхватила Стелла. — Нам будет очень приятно, — спохватилась она под строгим взглядом своего опекуна. — Если только вы простите нас за скромное угощение.
Мы приняли приглашение, и Памелу проводили в комнату Стеллы.
Капитан предложил мне сигарету. Он хотел поговорить со мной наедине, это было совершенно ясно Начал он как-то издалека:
— Мисс Фицджералд такая хрупкая. Здешний воздух пойдет ей на пользу.
Я признался, что это — одна из причин, почему мы хотим покинуть Лондон.
— Да, — задумчиво продолжал он. — Хрупкая и очень чувствительная.
— Чувствительная вряд ли, — запротестовал я.
— Прошу прощения. — Он извинялся искренне и меньше всего напоминал человека, желающего сказать бестактность, в этом я был уверен.
— Там, где расположен «Утес», воздух, должно быть, замечательный, — сказал я.
Капитан о чем-то задумался и не ответил на мой вопрос.
— Ветер ее не раздражает? — спросил он.
— Не слишком, мы оба скорее даже любим штормы.
— Шум ветра над вересковыми пустошами может наводить тоску, — проговорил он тихо.
— Нас это не будет беспокоить.
— Место, конечно, уединенное.
— Писателю пристало жить в одиночестве, а Памела заведет друзей…
Я замолчал. На что намекает старик? Я решил дать ему возможность высказаться до конца и стал ждать. Разрезательным ножом из слоновой кости он постукивал по столу, застеленному бумагой, словно отдавал себе какой-то приказ. Потом резко сказал:
— Долг обязывает меня…
— Да?
— Я говорил вам, что шесть лет тому назад мы на несколько месяцев сдали дом в аренду. Должен поставить вас в известность, что люди, снявшие его, не смогли в нем жить. Они испытывали неудобства. Их что-то беспокоило.
— Беспокоило? — я улыбнулся. Любой другой на его месте сказал бы «они что-то вообразили» или вообще не счел бы необходимым посвящать меня в такие подробности.
— Лишь бы только не крысы, — беззаботно пошутил я.
— Нет, о крысах речи не было.
Я ждал. Скажет ли он что-нибудь еще? По-видимому, нет. Рот у него был плотно сжат; глядя в окно, он рассматривал кошку, взобравшуюся на забор.
— Я чувствовал себя обязанным сказать об этом, — добавил он.
Итак, мне надлежало принять его слова к сведению или оставить их без внимания.
— Такое положение дел только привлечет мою сестру, — заметил я.
— Вот как?
Он повернулся к столу и написал адрес поверенного в Лондоне, занимавшегося всем, что касалось продажи дома. Я видел, что ему не терпится скорее с этим покончить, и еще сильней восхитился его честностью — ведь он вовсе не обязан был предупреждать меня насчет «беспокойств», а какую деликатность он проявил, когда, не желая касаться этой щекотливой темы. При Памеле, решил, чтобы остаться со мной наедине, пригласить нас к завтраку, хотя ему это совсем не улыбалось. Сложный характер — трудный для него самого. «Интересно, — подумал я, — каково с ним внучке?»
Беседовать в таком настроении было затруднительно и, когда Стелла пришла звать нас к столу, я вскочил чересчур поспешно.
Еда была отменная: за цыпленком со спаржей и картофельными крокетами последовали бисквит с еще не остывшим заварным кремом, щедро усыпанный миндальным печеньем. Капитан налил всем превосходный рейнвейн.
За столом он старался быть любезным и развлекал нас рассказами об обычаях и особенностях характера жителей Девоншира. Несмотря на его подтрунивания, иногда даже ядовитый тон, чувствовалось, что он относится к своим землякам с глубокой симпатией. Памела, которая была в прекрасном настроении, расспрашивала его с живым интересом.