Я напомнил, что пока еще не превратился в настоящего сельского жителя. Именно от такой низкопробной поспешной писанины я и хотел избавиться, но, надеюсь, этот факт мне удалось от Мэрриетта скрыть.
— А как насчет «Кое-что о запомнившихся мне премьерах»? — снова предложил Мэрриетт.
Эта тема скорее подходила удалившемуся от дел семидесятилетнему старцу, но я согласился Театра мне будет не хватать больше всего остального, вместе взятого. О Господи, неужели я совершаю роковую ошибку?
Сомнения мои разрешила Лоретта. Я благодарил небо, что ее нет в городе, но она позвонила из Суссекса и начала мурлыкать, хныкать и жаловаться, а я представлял себе выражение ее лица — этакий сонный котенок — и чувствовал, как в меня впиваются маленькие цепкие лапки Джонни недобр к ней, он просто невыносим, что ей делать. Ей необходимо излить мне душу, так что она едет в Лондон. Вероятно, я слишком равнодушно сообщил ей, что к тому времени меня здесь уже не будет, потому что она перешла к оскорблениям и бросила трубку.
Ну что ж! Наступило исцеление! Я рвался к ветру, к морю, к девонширским утесам. Я мечтал о людях, которые умеют держать слово и знают, чего хотят.
Само название «Большая западная дорога» воодушевляет. Я мало о чем сожалел, когда выезжал из города в конце изнуряюще жаркого дня. Оставив позади поникшие от зноя пригороды, я увеличил скорость, устремляясь навстречу сумеркам. И уж решительно забыл обо всех сожалениях, когда наутро проснулся в гостинице у самых дюн, под пение птиц и журчание воды. Всю ночь я проспал глубоким сном и выехал поздно. Утро было жаркое, ослепительно сияло солнце, но на холмах дул ветерок, а к середине дня я почувствовал бодрящее дыхание моря. Всем своим существом я жаждал его увидеть. Дорога же только и делала, что обманывала меня, она то сбегала в заросшие лесом долины, то вилась вдоль высокого берега, скрывавшего залив, но вот наконец моим глазам открылась водная гладь; я возликовал и, погнав машину с бешеной скоростью, остановился только перед «Утесом».
Какое-то время у меня рябило в глазах, потом все прояснилось и предстало передо мной в чистых и ярких красках, как видишь только в детстве, словно прорвалась вуаль, туманящая мир для взрослых глаз. Дом ожил, блестела свежая краска, сверкали вымытые окна, в верхнем этаже развевались белые занавески, я услышал громкий радостный крик увидевшей меня Лиззи.
Из дома вылетела Памела, лицо ее покрывал загар, серые глаза сияли. На ней были брюки, белый свитер, и она выглядела не старше восемнадцати.
— Да ты прямо девчонка! — воскликнул я.
Памела вгляделась в меня, смеясь и неодобрительно покачивая головой. Лиззи, чуть не сломав мне руку в горячем приветствии, тоже скорбно вздохнула.
— Да поможет нам Бог, вы выглядите отвратительно, — с удовлетворением заметила она.
— Несчастный, ты словно тень отца Гамлета, — приговаривала Памела, — мы заполучили тебя как раз вовремя Лиззи, быстро, чай! Мы все еще едим в кухне, Родди. Я знаю, тебе не терпится искупаться, но сейчас нельзя, слишком большой прилив.
— Ладно, сначала чай. Господи, Памела, ты выглядишь прекрасно.
— И вообще все прекрасно.
Она заставила меня начать осмотр комнат верхнего этажа, и все время болтала, не закрывая рта.
— Боюсь, тебе покажется, что мы успели не так уж много. А сколько всяких дел ждет мастера! Еще не постелены ковры, не повешены занавески. Но свет горит, кипятильник греется, плита печет, и твой вожделенный телефон тоже наконец заработал.
К моему удивлению, комнаты теперь, когда в них уже стояла мебель, казались больше, чем раньше. Почти все они были выкрашены в светло-зеленый цвет, а холл и коридоры — под слоновую кость. Мне это понравилось. Дедушкина мебель, выглядевшая в Лондоне громоздкой, здесь оказалась как раз на месте. У себя в спальне Памела поставила кровать с балдахином, диван, полукруглый комод и гардероб, который, как и положено старинному гардеробу, в ширину был больше, чем в высоту. Комната сразу стала уютной и обжитой, а контраст между одной ее частью — сумрачной, и другой — залитой светом из окон, придавал ей особое очарование. У себя в спальне между окнами я увидел высокий комод. Удивительная это была комната — она одновременно навевала покой и веселила душу. Мне пришло в голову переставить кровать, просыпаясь, я хотел любоваться видом из окна. В примыкающей к спальне комнате стоял мой письменный стол. На его плоской поверхности играл солнечный луч; воздух был напоен ароматом гвоздик, стоявших в кувшине; на столе громоздились пакеты с моими бумагами, на каждой была наклейка с номером соответствующего ящика. Десять минут работы — и я почувствую себя дома.