— Мы сегодня разорились или разбогатели? — часто спрашивала я, потому что величина его состояния менялась изо дня в день в зависимости оттого, что затевал Джимми.
— Сегодня разорились, — отвечал он, и мы смеялись — так же весело, как когда он объявлял, что за день сумел сделать несколько миллионов.
Джимми никогда не придавал деньгам значения. Этого никто не мог понять. Для него деньги были всего лишь побочным продуктом игры. «Все равно как выжимки, которые ты выбрасываешь после того, как сделаешь джем, — втолковывал он мне. — Только весь мир почему-то ценит не джем, а выжимки». «Бедный мир», — отзывалась я, Джимми безудержно хохотал и уносил меня наверх, где мы предавались любви.
По-моему, Джимми знал, что до старости ему не дожить.
— Я должен успеть как можно больше и быстрее. Ты со мной, Веснушка? — спрашивал он.
— Всегда, — честно отвечала я. — Всегда.
Но я не сошла вслед за ним в могилу. Я осталась здесь, как и предсказывал Джимми.
«Я позабочусь о тебе, Веснушка», — часто повторял он. В таких разговорах он всегда называл меня прозвищем, которое придумал при первой встрече: на носу у меня целая россыпь веснушек.
Слыша «я позабочусь о тебе», я никогда не придавала его словам особого значения. Обо мне Джимми заботился постоянно. Он предугадывал мои желания задолго до того, как они появлялись у меня. Джимми объяснял: «Я знаю тебя лучше, чем ты — саму себя».
Он говорил правду. Но если уж на то пошло, мне никогда не хватало времени узнать себя получше. Мотаясь вслед за Джимми по всему свету, я не могла выкроить ни минутки, чтобы просто сесть и задуматься.
Джимми знал меня и заботился обо мне. Но не как принято среди людей, а так, как нужно мне. Он не оставил меня богатой вдовой, вокруг которой увиваются толпы холостяков. Нет, деньги и все свои двенадцать бешено дорогих особняков он оставил двум единственным в мире людям, которых по-настоящему ненавидел: своим старшим сестре и брату.
А мне досталась от Джимми запущенная, заросшая бурьяном ферма в виргинской глуши — недвижимость, о существовании которой у мужа я и не подозревала, — и записка: «Узнай всю правду о том, что случилось, — ладно, Веснушка? Сделай это ради меня. И помни: я тебя люблю. Где бы ты ни была, что бы ни делала, всегда помни, что я тебя люблю».
Впервые увидев ту самую ферму, я разрыдалась. Последние шесть недель я выдержала лишь потому, что гадала, каким оно окажется, мое наследство. Мне представлялась очаровательная бревенчатая избушка с высоким каменным дымоходом у одного торца. Веранда с грубоватыми креслами-качалками, лужайка перед крыльцом, розовые лепестки, осыпающиеся на ветру.
И несколько акров пологих холмов, засаженных деревьями и кустами малины — ухоженными, аккуратно подрезанными, сгибающимися под тяжестью спелых плодов и ягод.
Но моим глазам предстал кошмар прямиком из шестидесятых годов прошлого века. Дом оказался двухэтажным, обитым зеленой вагонкой, которую не меняли ни разу с момента постройки. Ни грозы, ни солнце, ни снег и ни время не оставили на ней никакого следа. Она по-прежнему имела все тот же блеклый, тошнотворный оттенок зеленого цвета, как и много лет назад, когда ее только привезли сюда.
У одной стены разрослись какие-то ползучие растения, похожие на плющ, но не из тех, что придают домам старомодный и уютный вид. Эти плети выглядели так, словно угрожали задушить дом, сожрать его живьем, переварить и отрыгнуть в виде мерзкой зеленой массы.
— Его можно привести в порядок, — негромко заметил стоящий рядом Филипп.
После смерти Джимми миновало несколько недель, и слово «ад» лишь приблизительно передавало, через что я прошла.
Когда самолет Джимми рухнул, ни кто иной, как Филипп разбудил меня среди ночи. Признаться, его появление шокировало меня. Как жена Джимми, я была неприкосновенна. Мужчины, которыми он себя окружал, прекрасно понимали, что будет, если им взбредет в голову делать мне авансы. И не только с сексуальными, но и с любыми другими намерениями. Никто из мужчин и женщин, работавших на Джимми, ни разу не просил меня вступиться за них перед мужем. Каждый уволенный знал: стоит ему обратиться ко мне с просьбой урезонить Джимми, — и ему грозит кое-что похуже увольнения.
Так что когда я проснулась оттого, что юрист Джимми коснулся моего плеча, я сразу поняла: что-то случилось. Войти в мою спальню и надеяться дожить до рассвета мог лишь тот, кто твердо знал, что Джимми мертв.
— Но как?.. — воскликнула я, мгновенно стряхнув с себя сон и стараясь вести себя, как подобает взрослому человеку.