Голос у Митрича стал, кажется, гуще, твёрже, — будто поёт охрипший на страшном якутском ветру, бегущий через болота и леса каторжник.
Несколько минут в лесу стоит глубокая пугливая тишина. И сам Митрич, и мальчишки задумчиво смотрят в глубину почерневшего леса, и кажется им, что там, в этом бездонье, метёт и завывает холодный, колючий ветер, кружится, машет косым крылом вьюга, заметая след за бегущим от стражи человеком.
— Что же это я? — смущённо говорит Митрич. — Совсем, небось, тоску на вас нагнал?
Лёшка отвечает серьёзно:
— Нет, Митрич, вы на нас тоску не нагнали.
Сашок неожиданно придвигается к старику, обнимает его за шею и, заглядывая в глаза, опрашивает:
— А у вас, Кузьма Митрич, никого раньше не было? Своих детей не было у вас?
Старик гладит Сашка по русой вихрастой голове и отвечает, стараясь улыбнуться:
— Как же не было, Сашок… Всё было. А сейчас вот — только вы да работа…
— Расскажите, Митрич… — просит Сашок и оглядывается на товарищей, ожидая поддержки. Но Великие Братья смотрят сумрачно и молчат. Они старше Сашка и уже знают, что нельзя человеку задавать такие вопросы.
— Ладно, — тихо говорит Митрич, — я тебе отвечу, Сашок. Была у меня жена и дети. Хорошая была жена, только слабенькая, безвольная женщина. Без меня сникла она совсем — голодно было, трудно. Детей не сберегла, да и сама скоро от тифа скончалась. Вот, Сашок. И не спрашивай больше об этом.
13. БЕЛАЯ КНИГА
Нет на земле ничего лучше уральского нашего леса! Прихватил первый морозец землю — и пахнет она недозрелыми арбузами, капустным листом тугим хрустит под ногою снежок. А в лесу все деревья неузнаваемые, новые какие-то, будто надели на себя боярские шубы, мужицкие зипуны. Обнялись сосны друг с дружкой, разбежались заснеженные берёзки, перепуталось всё, переплелось — сказка да и только!
Идут Великие Братья гуськом, вслед за Митричем, снежком поскрипывают, тугим воздухом дышат.
Нелегко своего достигли, а достигли! С лыжами!
В октябре да полноября мастерили — без толку. Митрич всё рассказал: какие лыжи бывают, даже про камасные — на оленьей шкуре — упомянул, и — на тебе! — всё какие-то уродцы выходят!
У Сашка, ясно, дело получше шло: отец — столяр. Подходящий инструмент под рукой, и отца спросить можно, если непонятно. Только ведь Сашок не сам по себе: другим Братьям лыжи тоже нужны.
И вдруг видит: отец сам за поделку лыж взялся. Лучшие доски, сосновые, сухие, на верстаке лежат. Что такое?
— Ты кому, батя, лыжи готовишь? — допытывается Сашок.
— Заказчику, — смеётся отец в усы.
— А кто заказчик?
— А тот, кто деньги платить будет.
Крутится Сашок возле отца, поглядывает на него, ну, самым что ни на есть послушным взглядом.
— Чего тебе, Александр Романыч?
— Ничего, батя, — отвечает Сашок. — Может, тебе, батя, какая помощь требуется? Только скажи — я живо, батя.
— Да нет, никакой мне помощи не требуется, Александр Романыч…
Совсем уже перед снежком сделал отец лыжи, натёр их тёплым дегтем с парафином и отдал заказчику. Кто заказчик — так и не увидел Сашок.
В четверг выпал первый густой снег, а в субботу, в сумерки, собрал Митрич мальчишек у себя: лыжи примерять. Ну, обрадовались Братья! Вот это подарок! Не иначе Митрич за ними в город ездил: фабричные!
Один Сашок посмотрел на лыжи, повертел их в руках, прислонил к скамейке и — бегом домой.
— Чтой-то он? — удивился Мишка.
— Забыл что-нибудь, вернётся… — смутился Митрич.
А Сашок — прямо к отцу.
— Ты деньги за лыжи брал, батя?
Отец бороду в кулаке помял, удивился:
— А как же? Чай, я не помещик — подарки делать?
— Ты знал, кому делал?
— Это, сынок, горе не моё. Заказ готов — давай деньги. А кому товар — мне всё едино.
— Отдай деньги, батя!
— Скажи-ка ты! — оторопел отец. — Может, ты, Романыч, в принцы записался и наследство получил?
Давно уже не плакал Сашок — тут заплакал. Что-то подкатило к горлу, стало поперёк, бросился туман в глаза.
Отец испугался, взял сына на колени.
— Ты чего, дурачок? Обидел кто?
— Обидел! — зло сказал Сашок. — Ты обидел!
— Мать, а мать! — позвал отец. — Ты погляди на этого принца голоштанного!