Свернул на бегу Сашок с лыжни, второпях упал в снег, да не время отряхиваться!
Вскоре кричит из кустов:
— Есть, Кузьма Митрич! Не то большая лисица бегала, не то маленький волк. К вам когтями след направленный!
— Давайте, — говорит Митрич, — поможем Сашку разобраться.
Подошли все к кустам. Лёшка только посмотрел на след и присвистнул:
— Лиса тут проходила. Её следы.
— Как узнал? — спрашивает Митрич.
— Как вы учили. Цепочка прямая, средние пальцы вперёд выдаются, и только кончики у них отпечатаны. Лиса, не иначе.
Похвалил Митрич Лёшку, подмигнул огорченному Сашку:
— Не печалься, Александр Романыч!
— Давайте пойдём по лисьей цепочке, к нашему зайцу тогда и придём, — предлагает Ванька Косой.
— Давайте!
Вот видно: вышла лиса на след беляка, засеменила рядом. Несколько смёток заячьих одолела, а на петлях запуталась. И печати свои не заметала. Непременно, молодая лиса. Выбралась на свои же старые следы — нечего делать, — хвостом махнула и в сторонку подалась.
— Ладно, — говорит старик, — пойдём за лисой, поглядим, что она делала.
Вышла следовая цепочка на опушку. Ванька Косой прошёл немного вперёд — его очередь лыжню прокладывать — и вдруг замер на месте. Знак подал.
Подошли все, посмотрели: в чём дело?
Вот что увидели: в рыхлом снегу глубокие ямки кто-то сделал, от края до края — чуть не полметра. Неужто лиса столько ямок понаделала? Зачем?
Показал Митрич на снег, рядом с лунками:
— Кто скажет, что это?
— А кто его знает что? На снегу бороздки прочерчены: одна, вторая, третья — рядышком.
— Не знаете? — спрашивает Митрич. — Это косачи-тетерева спальни тут себе устраивали. Холодно косачу ночью на ветру сидеть, на ветке качаться, вот он на снег и слетает. Норку в нём сделает и спит преспокойно до утра. А как дело к свету — долой снежную крышу над головой и — в воздух. Бороздки — от маховых перьев косача: при взлёте оставляет.
Лиса-то и вправду, видать, молодая. Старая знает: в погожее время косач в снегу сидеть не будет…
Ну, пойдемте.
Мишка Губкин недовольно носом зашмыгал.
— Ты что сентябрём смотришь? Устал?
— Не… Обидно, Кузьма Митрич: почему ни одна дичина не попадается?
— Как тебе коротко ответить? Ведь не на охоту мы собрались — на прогулку.
— Будто бы косачи знают!
— А как же, конечно, знают. Когда человек на охоту идёт, он и одевается не так, как мы, и ведёт себя по-другому. У зверя, у птицы — глаз острый. Они нас далеко видят. И нас самих и «зайчиков» на ружье, на фляжке, на топоре.
Заметит нас зверь, убежит или схоронится за сугробом — западёт. Да так ловко, что нипочем не разглядишь. Рядом пройдёшь — не заметишь.
— А зачем ружьё тогда брали? — не сдаётся Мишка.
— А ружьё в лесу никогда не помешает.
Надулся маленько Мишка, посопел, махнул рукой:
— Может, мы вовсе по старому следу идём, а лисица наша давным-давно за сто вёрст мышкует.
— Нет, не по старому, — возражает Митрич. — По пороше, по свежему снежку старых следов не бывает. Всё старое снег засыпал. Да и пощупай след: видишь, мягкий и стенки острые. Старый — твёрже. Подмёрз.
Поглядел Митрич на юг, на солнце. Часы вынул, сверился. Верно — полдень.
— Давайте привал делать, ребята.
— Давайте, — соглашается Ванька Косой, — а то у меня в животе, как в пузыре рыбьем, — воздух один.
Выбрали Великие Братья в лесу укромное местечко, защищенное от ветра густыми ветками. Пока таскали сушняк для костра, Митрич в чайник снегу набрал, самодельный таганок устроил, чайник на него повесил.
Дружно затрещали сучки, схваченные огнём. Пока разгорался костёр, Митрич сидел молча, задумчиво глядел на огоньки, стреляющие в сушняке.
— Без малого двадцать лет назад, — сказал неожиданно Митрич, — бежал я из ссылки в Россию. А путь длинный был, а дорога — тайга, и насмерть замёрз бы я в той тайге, если б не ласковый, не спасительный огонёк этот.
Вот разожгли мы сейчас с вами простой костерок — и хорошо нам. А потому хорошо, что не намёрзлись мы, что холод не велик, что не бог весть, как голодны мы с вами. А в Якутии, скажем, или в Сибирской тайге ненадолго таким костерком согреешься. Там сибирский костёр нужен или нодья уральская — костры из толстых бревен. Научился я костры такие разводить, всю ночь горят они, охраняют жизнь путника или охотника.
А как выбрался из глухих мест, да пошёл по Сибири, где людей больше, пришлось ночевать мне и в соломенных скирдах и в копнах сена. Известно, не одеяло — соломенная скирда, и пропадёт морозной ночью в ней человек, не умеющий греться. А я умел.