В общем, худо ли, бедно - подписали договоры. Грянула ружейная и пушечная пальба.
"С обеих сторон солдаты и яньсчары выстрелили по трижды, а зачинали турския пехоти, и в Петр-Вирадыне и в Белгороде из пушек стреляли".
Затем у лорда Пэджета банкет состоялся. Прокофий Богданович тоже был приглашен, но отказался: "Премногу благодарен... только я отнюдь притти за болезнью своею туди не могу". И хотя отговорка была чисто дипломатической - не хотел Возницын, чтобы за столом вновь поднялись давние распри о рассадке, - он и вправду чувствовал себя неважно. Даже в Москву жаловался на болезнь.
Но через людей своих внимательно следил за тем, что происходило на том банкете. Турки и цесарцы приехали на лошадях, записал он в своем дневнике, а поляки и голландцы пришли пешком. Расселись. Потом как бы внезапно появился венецианский посол и молвил: видит он, что день сей торжественный и веселый - даст Бог, и они, венецианцы, того же дождутся, когда мирный договор учинят. А Реис-Эффенди на это ехидно заметил: "Не надобно становить, уже постановлен".
* * *
Теперь настала пора наносить прощальные визиты. У всех побывал Прокофий Богданович, никого не забыл даже петервардейнского губернатора. Больше всех доволен был встречей Рудзини - отвел-таки душу, изливая досаду на цесарцев. Имея союз, двух дней не могли подождать, после стольких трудов одних в войне оставили. "Сей мир, - негодовал кавалер, мочно назвать блазнию, а не прямым делом, и не угаснет сие непостоянство в тысячу лет; многие хроники о сем написаны будут".
Возницын только поддакивал, но спросить не преминул, примет ли в конце концов Венеция сей мир. Кавалер покрутил, покрутил, но признался: примет, хотя и по самой великой нужде.
А потом начали ответные визиты Прокофию Богдановичу наносить. Но тут беда - не на шутку заболел Возницын, даже бумаг не смог подписать, отправлявшихся в тот день с почтой в Москву. Пришлось отложить прием турецких послов и просить, чтобы "не прогневились", потому что за болезнью своею принять их и почтить по достоинству не может.
Турки ответили с большой любезностью, что хотели отъехать в Белгород, но, прослышав о болезни его, "зело печалуют и будут ожидать здравия его; а не быв у него и не дождав надлежащей чести, хотя десять дней не отьедут". Эти слова уважения Прокофию Богдановичу, как бальзам на душу,
Только через несколько дней смог принять он турецких послов. И написал об этом, как всегда, живописно, красочно.
"Генваря в 23 день были у великого и полномочного посла турские послы Реис-Эффенди и Александр Мс,врокордато. Приезжали великим многолюдством и, приехав, говорили многие ласковые слова... И великий и полномочный посол отвечал им благодарственно и тому же склонное".
А потом велел Прокофий Бощанович внести стол, накрытый ковром, шитым золотом. А на нем на двадцати блюдах серебряных сахаров разных народных и "леденцов и конфектов". "И турские послы, то видя, зело дивились". А потчевал их Прокофий Богданович забытым теперь, но популярным тогда в России напитком "росолис" и турецким кофе. Велел подать трубки с табаком. А в это время рядом в особом покое трубили на серебряных трубах и играли на разных инструментах трубачи и музыканты.
Реис-Эффенди расчувствовался и заявил, что от рождения такой прекрасной музыки не слышал, и просил Возницына, чтоб он велел музыкантам войти и играть здесь, чтоб он их видел. Прокофий Богданович, конечно же, велел, а когда они вошли, приказал "играть одному на басу, а двум на скрыпицых, что слыша Реис-Эффенди зело утешился и нот их и скрыпиц смотрел, а в тое поры пил табак".
Не забыл Возницын "агов и иных дворян", приехавших с послами. Их также потчевали "росолисом и кафою" и со стола многие блюда с сахаром подавали. "Иные ели, и иные за пазухи клали". А во дворе и в хоромах их людям давали уже что попроще - водку и "ренское" вино. Некоторые "были зело жадны, пили много, а иные просили есть и ели".
В общем, прием удался на славу. Подали шербет, и Реис-Эффенди, приняв чашу, пил за здоровье великого государя, а великий посол взаимно пил за здоровье их "салтанова величества". Дальше было совсем как в наше время - Реис-Эффенди говорил Возницыну, чтобы он на него не прогневался, что он так у нет засиделся. Но и после этого не уехал, а просил, чтобы музыканты еще поиграли...
Наконец, уже прощаясь, турецкие послы шепнули Посникову, чтобы из Москвы послали гонца с царскими грамотами о принятии перемирия - мол, увидя это, "его салтаново величество обрадуется и паче будет склонен к постоянной дружбе и любви". Эти слова Прокофий Богданович крепко запомнил.
Ну вот, теперь, кажется, действительно все. Можно наконец трогаться в дальний путь домой.
ГЛАВА XIV ТЯЖЕЛА ДОРОГА К ДОМУ
Выехал Возницын из Карловиц 24 января. Медленно по заснеженной равнине тянулись запряженные волами телеги с посольским скарбом. Их сопровождал маленький военный отряд. И это было как нельзя кстати, потому что ехали пустынными, малонаселенными местами. На ночлег Возницын старался останавливаться в православных монастырях. В городах его встречали с почетом: губернаторы выводили гарнизоны, палили из пушек и ружей. Но настроение у Прокофия Богдановича было прескверное. К тому же и болезнь томила. Вот как описывал он свой путь Федору Алексеевичу Головину:
"Я от сих ден едва жив. Изломали тягостно и в Вену привезен болен. Ехал степью с великою бедою и страхом три недели, терпели великую нужду. Предо мною едучего от нас в Вену графа Марсилия в стели воры разбили, прострелили дважды и в двух местах порубили и трех его человек до смерти убили. Я же помощью Божию доехал от таковых безбедно, однакож на всякое время от них были опасны".
Наконец и Вена. Безрадостно смотрел Возницын на узкие улочки, по которым катился посольский возок. Нервное напряжение многих месяцев, в стальную пружину сжимдвшее волю, ум, энергию и умножавшее все его душевные силы, теперь спало. И сразу же болезни прицепились. Те, что и в дождь, и в стужу кружили вокруг шатра на берегу Дуная.
Дел в Вене у Прокофия Богдановича было немного, да и Вене было не до него. Она праздновала бракосочетание старшем сына императора эрцгерцога Иосифа, недавно получившего титул Венгерского короля, с принцессой Ганноверской. В другой бы раз Возницын непременно описал красочно, как он умел, и улицы венские, запруженные народом, и триумфальные бармы-арки, возле которых били в барабаны и играли на скрипках, и ночной фейерверк, танцы и музыку на площадях. И уж, конечно, торжественную свадебную процессию в костел Св. Августина, который и по сей день украшает Вену.
Ко не стал тратить силы Прокофий Богданович на эти описания. Мрачный ходил он по венским улицам, спотыкаясь о каменные горбы, которые, как наросты на больных березах, выпирали из стен.
Это чтобы кареты стены не задевали, догадался Возницын. Улочки-то вон какие узкие.
...Дул ветер, и моросил мелкий нудный дождь со снегом. Сквозь рваные облака желтая луна зловеще высвечивала венскую гордость - узорчатый собор Св. Стефана. Но Прокофию Богдановичу он показался обглоданным рыбьим хвостом; одиноко торчащим в небе. Куда как лучше низенький уютный храм Св. Анны - он хоть на православные церкви похож...
Возницын свернул в узкую улочку и тут же оказался на маленькой площади, где стояла виселица. Тьфу ты, господи, вздохнул он и перекрестился наваждение какое-то.
* * *
Мысли тяжелые и неповоротливые, как огромные валуны в мокром песке, не давали покоя. Так ли он все сделал? Не нарушил ли, не дай Бог, указаний и директив Петра? Если Россия твердо решила воевать с Турцией, то его перемирие Москве не больно-то и нужно - так, передышка временная, чтоб силы собрать. А если... Знает ли он, куда, вообще поворачивается стрелка русской политики? Нет, не знает. Уж не с Юга ли на Север? И как тогда быть'? Что делать?
Мысли эти уже давно не давали ему покоя. Он их гнал, забываясь повседневными делами, - благо их было немало. Но чуть отступит текучка, как снова они разрывают тревогой душу.