Император размышлял о том, что в последнее время советник все чаще критиковал его задумки. Эр вбил себе в голову, что при помощи простой беседы можно образумить народ. Что люди должны сами решать, как им быть.
Не понимает, гуманист, что подавляющему большинству даром не нужна эта ответственность и свобода. Им надо чтобы кто-то другой решал за них, что делать и как жить. Лишь у единиц хватает мужества быть самим себе хозяином — так этим и давать ничего не надо. Сами возьмут.
«Каждый думает, что умеет управлять государством. Вот и Эр туда же. Будто мне не хватает головной боли с народом, теперь приходится тратить силы на споры с другом. Другом… А друг ли он?»
Раньше Альберг ответил бы на этот вопрос без промедления, а теперь… С тех пор, как он стал императором, их отношения с Эр переменились. Что-то промелькнуло между ними. Зависть ли к титулу, или затаенная обида на сорванную помолвку, но все реже случались дружеские беседы и все чаще — рабочие обсуждения, перетекавшие в споры.
Меж тем, пока император обдумывал, как бы половчее отобрать бизнес Рурыка и при этом не вспугнуть народ, новая волна смертей потрясла дворец. Сразу три высокопоставленных чиновника, а также министр внутренних дел Левицен погибли при весьма загадочных обстоятельствах. Если предыдущие смерти можно было списать на несчастные случаи, то теперь почерк резко изменился — это были именно убийства. Причем, всякий раз убивали из савенийского оружия.
Кто-то по-прежнему хотел ослабить власть императора, и, видимо, лишившись прежних союзников, обратился за помощью к неприятелю.
— Тебе не кажется, что с оружием нас пытаются навести на ложный след? — рассуждал Эр, по привычке сидя в кабинете императора. — Слишком явно. Демонстративно. Знаешь, о чем мне подумалось? Вспомни панихиду в Соборе. В тот день пришли все, кроме четы Шельцев.
— Еще бы! — фыркнул Альберг. — Боялись пострадать при взрыве.
— Вот и я о чем! — подхватил советник. — Они не явились, зная, что будет взрыв. И почему-то именно в этот день так некстати заболела Верховная жрица, поручив вести панихиду Старшей. Не находишь сей факт подозрительным? Честолюбивая особа, обожающая внимание публики и вдруг отказывается от возможности провести службу при самом императоре.
— Может, ей действительно стало плохо.
— Спустя пару дней я видел ее прогуливающейся у реки и, доложу тебе, вид у нее был вполне здоровый.
Альберг едва заметно поморщился: советник вновь уводил разговор не в то русло.
— Да мало ли почему она отказалась? Какой мотив у жрицы?
— Я навел справки и вот что странно: в Ордене недавно погиб еще один магистр. На этот раз магистр справедливости. Причем, Меган обвинили в убийстве, но затем якобы нашелся свидетель, и жрицу оправдали. Меж тем, настоящего убийцу так и не нашли. Каково, а?
— Хорошо, проверим ее, — сдался император, — но все равно мне не нравится эта история с савенийским оружием. И наш Левицен: о том, что он поедет в Гердену — знали только во дворце. Мне не дает покоя мысль, что кто-то из ближайшего окружения по-прежнему замышляет государственный переворот.
Альберг был уверен, что во дворце до сих пор остались савенийские шпионы. Ему казалось, что после зачисток удалось выловить всех предателей, но новые убийства показали лишь то, что враг решил действовать еще жестче и стремительнее.
— Почему ты зациклился на ближайшем окружении? — не успокаивался Эр. — Кстати, я тебе говорил, что Меган дружила с мадам Шельц?
— Что ты ко мне пристал со своей Меган?! — взорвался император. — Все время со мной споришь. По каждому поводу!
— Я лишь пытаюсь показать тебе другую сторону дела.
— А, по-моему, ты просто хочешь выдать желаемое за действительное, — мстительно объявил государь. — Тебе не понравилась жрица, и теперь притягиваешь факты за уши.
— А ты идешь на поводу у преступников! — не остался в долгу Эр. — Тебе навязывают версию с савенийцами, а ты как ребенок — всему веришь!
— Знаешь что! — Альберг хлопнул по столу. — Придержи-ка язык! Здесь пока еще я император и не смей этого забывать!
Эр хотел ответить, но сдержался. Ушел, не желая раздувать ссору еще больше. В последние месяцы Альберг стал невыносим: раздражался по любому поводу и совершенно отказывался слушать критику.
Император остался в одиночестве, погруженный в мысли, но вскоре его уединение нарушил лакей. Он принес анонимную записку, содержание которой настолько взбудоражило государя, что он лично сходил за начальником тайной полиции. После чего вместе с ним и еще двумя крепкими парнями из стражи, направился в покои советника.