— Поосторожней?… И вы туда же, месье Видаль! Что же, пусть он продолжает безобразничать? Вы этого хотите?
— Надо обратиться в полицию. Не забывайте о своей матери и сестре. Будьте благоразумней!
— Да разве они не узнают, что произошло?
— Никто им ничего не скажет, да и Марку тоже. А после свадьбы решим, как следует поступить.
— После свадьбы?…— задумчиво произнес капитан.— А если окажется слишком поздно?
Родерихи были заняты подготовкой к званому вечеру, который они назначили на сегодня. Они желали не ударить лицом в грязь и задать пир на весь мир. У доктора было много друзей в высшем свете, так что приглашений разослали изрядное количество. В особняке Родерихов, как на нейтральной территории, мадьярской аристократии предстояло встретиться с военными, судейскими чинами, городскими чиновниками… Сам губернатор Рагза принял приглашение доктора, с которым его соединяли узы давней дружбы.
В залах особняка свободно разместятся ожидаемые полторы сотни гостей. Богатый ужин сервируют в галерее к концу вечера.
Мира, как истинная мадьярка, ревностно относилась к нарядам. Неудивительно, что в столь значительный для себя день девушку более всего занимал ее туалет. Сказанное мною по поводу Миры Родерих справедливо и для всех прочих дам и мужчин, собиравшихся на званый вечер. Так что событие обещало быть просто блестящим.
Весь день я провел у доктора в ожидании. В какой-то момент я облокотился на подоконник, рассеянно глядя на набережную Баттиани, и вдруг, к большой досаде, заметил Вильгельма Шторица, медленно бредущего вдоль набережной с уныло опущенной головой. Поравнявшись с особняком Родерихов, он неожиданно выпрямился и какой же взгляд метнул в сторону окон, если бы вы видели! Так он прошелся несколько раз, продолжая метать молнии. Даже мадам Родерих обратила на это внимание мужа, но тот поспешил отвлечь ее.
Когда мы с Марком вышли из дому и направились к отелю «Темешвар», этот Шториц снова попался нам. Заметив моего спутника, он остановился как вкопанный, сильно побледнев и растопырив руки, как в каталептическом[119] припадке. Боже, не брякнется ли он оземь? В глазах его сверкала лютая ненависть. Лишь пройдя несколько шагов, брат спросил меня:
— Ты обратил внимание на этого человека?
— Конечно!
— Это Вильгельм Шториц, помнишь, я тебе о нем говорил?
— Я знаю.
— Откуда?
— Капитан Харалан показал мне его как-то при случайной встрече.
— А я полагал, что его нет в Рагзе,— задумчиво проговорил Марк,— хотя, впрочем, какое это имеет значение!
— Ни малейшего,— солгал я.
К девяти часам вечера к особняку Родерихов стали съезжаться гости. Доктор, его жена и дочь любезно встречали их при входе в галерею, залитую ярким светом зажженных люстр. Наконец появился и губернатор Рагза. Его превосходительство тепло и сердечно поздравил все семейство. Жениха и невесту, которую знал еще ребенком, он осыпал комплиментами и добрыми пожеланиями. Поздравления сыпались со всех сторон.
Между девятью и десятью часами появились представители городских властей, офицеры, товарищи Харалана, который хотя и показался мне озабоченным, но держался превосходно, радушно привечая гостей. Туалеты приглашенных дам выделялись великолепной роскошью и вкусом среди военных мундиров и парадных мужских костюмов. Гости, оживленно переговариваясь, прогуливались по залам и галерее, любовались богатыми подарками, выставленными в докторском кабинете. Особым изяществом отличались подарки жениха.
На столике в большой гостиной лежал брачный контракт, который надлежало подписать в ходе вечера. На другом столике с гнутыми ножками и инкрустированной[120] столешницей[121] стоял прекрасный букет белых роз и флердоранжа[122] — непременный спутник обрученных. Согласно мадьярскому обычаю, рядом с букетом на бархатной подушечке лежал свадебный венок, который наденет невеста в день венчания, отправляясь в кафедральный собор.
Вечер планировался в трех частях: концерт, торжественное подписание брачного контракта, бал. Танцы начнутся не ранее полуночи. О столь позднем времени жалели, вероятно, все приглашенные, ибо, повторяю, нет другого развлечения, которому венгры и венгерки предавались бы с большим наслаждением и страстью.
Играл замечательный цыганский оркестр. Очень популярный в Венгрии, он впервые выступал в Рагзе, где о нем были наслышаны.
Известно, что венгры — большие поклонники музыки. Однако, по наблюдениям, между ними и немцами есть существенное различие в манере наслаждаться музыкой. Мадьяр — не исполнитель. Он не поет, а если поет, то совсем немного. Он жадно внимает звукам. А если речь идет о народной музыке, то слушание для него одновременно и серьезное дело, и огромное удовольствие.
Оркестр состоял из двенадцати исполнителей и дирижера. В программе концерта — эффектные музыкальные пьесы, венгерские мелодии — боевые песни, военные марши. Именно их венгры, люди гордые и темпераментные, предпочитают романтической и мечтательной немецкой музыке.
Удивительно, что для нынешнего вечера, вечера подписания брачного контракта, не выбрали более подходящую, «свадебную», музыку. Но подобной традиции не сложилось, а Венгрия — страна традиций. И хранит верность народным мелодиям, как Сербия — балладам, Валахия — дойнам…[123] Венгры обожают захватывающие мелодии, ритмические марши, воскрешающие воспоминания о военных баталиях, славящие незабываемые исторические подвиги.
Цыгане нарядились в пестрые национальные костюмы. Я невольно залюбовался их живописным видом — смуглыми лицами, жгучими очами, ослепительной белизной улыбок, шапками черных жестких кудрей.
Аудитория благоговейно внимала музыке, затем разразилась исступленными аплодисментами. Цыгане исполняли самые популярные в Венгрии произведения так лихо, громко и торжественно, что эхо от концерта раскатывалось, наверное, по всей пуште.
Я испытывал самое живое наслаждение от пребывания в изысканном мадьярском обществе, особенно в те минуты музыкальных пауз, когда до меня долетал далекий рокот великого Дуная.
Не стану уверять, что Марк полностью отдался этой странной музыке. Другая, более нежная и задушевная, пьянила его. Сидя возле Миры Родерих, он не сводил с нее глаз. Влюбленные взгляды красноречивей музыки для соединившихся сердец.
Когда утихла буря аплодисментов, доктор Родерих и капитан Харалан поблагодарили музыкантов в самых лестных выражениях, и оркестр удалился.
Наступил торжественный момент подписания брачного контракта. Это было исполнено с надлежащей торжественностью, после чего гости разбрелись по залам и ярко освещенному саду. Лакеи обносили всех желающих прохладительными напитками.
Ничто не нарушало праздника. Не было оснований предполагать, что, начавшись так удачно, он и не завершится столь же успешно, ко всеобщему удовольствию. Если какие-то опасения и роились в моей голове, то теперь я должен был обрести полную уверенность в благополучном исходе вечера.
С легким сердцем и французской галантностью я любезничал с хозяйкой дома.
— Месье Видаль,— отвечала мне мадам Родерих,— мне очень приятно, что не только вы, но и мои гости, кажется, довольны сегодняшним событием. Но более всего я рада счастью наших милых детей…
— Которым они обязаны вам.— Я благоговейно поцеловал руку матери невесты.— Разве самое великое благо, о котором только могут мечтать родители, не есть ли счастье их детей?!
По странной ассоциации[124] эта фраза, достаточно банальная[125], напомнила мне о Вильгельме Шторице.
Зато капитан Харалан, казалось, совершенно забыл о неприятеле. Он переходил от одной группки к другой, балагурил, развлекал и смешил, оживляя праздник искрометной молодой радостью… Не одна юная особа поглядывала на юношу с нескрываемым восхищением. Капитан явно был в ударе и наслаждался тем расположением, которое, можно сказать, весь город стремился засвидетельствовать его семье.
[119] Каталепсия — оцепенение, застывание всего тела или его конечностей в каком-либо положении; проявляется при некоторых психических заболеваниях, гипнозе, нервных потрясениях.
[120] Инкрустированный — украшенный изображением или орнаментом из пластинок различного материала, которые врезываются в поверхность вгладь.
[121] Столешница — крышка, верхняя доска стола.
[122] Флёрдоранж — белые цветы померанцевого дерева или такие же искусственные; в ряде стран — часть убора невесты как символ ее чистоты, непорочности.