Вскоре мы получили неопровержимое доказательство его отсутствия.
Двадцать девятого мая меня пригласил к себе Штепарк и сообщил, что 25-го числа в Шпремберге состоялись торжественные поминки по Отто Шторицу, что на торжестве было много народу из местных и приезжих. Приезжали даже из Берлина. Па кладбище была страшная давка, так что даже оказалось потом несколько задавленных.
Отто Шториц жил и умер, окруженный баснословными рассказами. Все суеверы ожидали на его могиле чуда. Допускали, что ученый-немец может даже выйти из гроба и воскреснуть и что в этот момент с землей произойдет переворот: она начнет вертеться с востока на запад, так что солнце будет всходить уже с другой стороны, что вся Солнечная система изменится, и так далее.
Так говорили в публике. На самом деле ничего необычайного не случилось. Памятник не сдвинулся с места, могила не раскрылась, мертвец остался спокойно в ней лежать, и вращение земли не переменилось.
На поминках присутствовал сын Отто Шторица. Это для нас было всего интереснее. Значит, он из Рача уехал. Я выразил надежду, что он уехал навсегда. Вот было бы хороню!
Я поспешил поделиться новостью с Марком и капитаном Гараланом.
Губернатор, однако, продолжал интересоваться этим делом, хотя оно и заглохло. Положим, выходка озорника не имела особо важных последствий, но все-таки повторение чего-нибудь подобного было нежелательно. Этим нарушалось общественное спокойствие, а губернатор обязан его охранять. Когда он узнал от начальника полиции об отношении Шторица к семейству Родерих и об угрозах, высказанных этим немцем, он принял все это близко к сердцу и решил не останавливаться перед крутыми мерами против дерзкого иностранца: тем более что этот немец совершил кражу — все равно, сам или через кого-то другого. Если он окажется в Раче, его сейчас же арестуют, а из четырех стен тюрьмы ему не удастся уйти незамеченным, как он ушел из дома Родерихов.
Вследствие этого 30 мая между его превосходительством и Штепарком произошел следующий разговор:
— Вы ничего нового не узнали?
— Никак нет, ваше превосходительство.
— Нет, стало быть, основания предполагать, что Вильгельм Шториц собирается вернуться в Рач?
— Ни малейшего, ваше превосходительство.
— За домом наблюдают?
— Днем и ночью, ваше превосходительство.
— Я написал обо всем в Будапешт, и мне рекомендовано принять самые решительные меры для пресечения дальнейших выходок.
— Если Вильгельм Шториц не появится в Раче, то опасаться нечего, а мы знаем из вернейших источников, что 25 мая он был в Шпремберге.
— Но он может приехать, а этого не следует допускать.
— Нет ничего проще, ваше превосходительство: благоволите сделать распоряжение об административной высылке.
— Не только из Рача, но и вообще из Венгрии… Да, это так.
— Как только у меня будет в руках это постановление вашего превосходительства, я немедленно оповещу все пограничные власти.
Постановление было тут же составлено, подписано и вручено Штепарку.
Теперь все мы окончательно успокоились. Но мы еще не знали всей таинственной сути дела и не представляли дальнейших событий…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Приближалось 1 июня — день свадьбы. Я с удовольствием заметил, что Мира очень мало и редко вспоминает о необъяснимых происшествиях. Впрочем, при ней ни разу не было упомянуто имя Вильгельма Шторица.
Она была со мной откровенна, делилась планами на будущее, хотя и сама хорошенько не знала, придется ли их осуществить. Ехать ли ей с Марком жить во Францию? Нет, это лучше потом. Сразу расстаться с отцом и матерью ей будет чересчур тяжело.
— Сначала мы съездим в Париж на несколько недель, — говорила она. — И вы, конечно, поедете вместе с нами, да?
— Отчего же, только вы сами не захотите ехать вместе со мной. Вам будет не до меня.
— Да и вам будет с нами скучно. Новобрачные — плохая компания для третьего лица.
— Я готов с этим мириться.
Доктор одобрял этот план. Уехать из Рача на месяц или на два следует. Конечно, мадам Родерих будет скучать без дочери, но что же делать?
Марк тоже забывал, или старался забыть, о таинственных происшествиях, когда находился в обществе Миры, но наедине со мной он часто выражал различные опасения.
Он постоянно задавал вопрос:
— Ну, что, Генрих, ничего нового не слышал?
— Ничего, — неизменно отвечал ему я, и это была сущая правда.
Однажды он к своему вопросу прибавил замечание: