Марк ничего не слушал, вернее ничего не хотел слышать. По его мнению, только Шториц мог сказать, где находится Мира. Не следовало его убивать, не вырвав у него этой тайны.
Я не знал, как успокоить брата. Вдруг с улицы донесся сильный шум. Мы бросились к угловому окну, из которого был виден и бульвар, и набережная Ба— тьяни.
Что случилось? У же воскрес ли Шториц? В том состоянии духа, в котором мы находились, мы готовы были поверить этому.
Нет. Это была только его похоронная процессия. Покойника несли на носилках четыре полицейских агента в сопровождении многочисленного наряда полицейских и солдат. Город Рач мог теперь воочию убедиться, что Шториц умер и что террору, который он устроил, пришел конец.
Штепарк желал показать покойника всему городу. Процессия прошла по набережной Батьяни до улицы Стефана Первого, миновала Коломанов рынок, прошла по всем самым населенным кварталам и остановилась у дома Родерихов.
По-моему, мимо этого дома не следовало его проносить.
Мой брат тоже подошел и встал у окна. При виде окровавленного трупа он громко вскрикнул. Дорого бы он дал за то, чтобы воскресить покойника. Он готов бы был сделать это ценой собственной жизни.
Толпа шумела. Будь перед ней Шториц живой, она бы его, кажется, разорвала. Труп она не трогала. Но, по-видимому, ей хотелось, как и выражал свое мнение Штепарк, чтобы тело Шторица не закапывали в землю, а сожгли бы на площади и бросили пепел в Дунай. Дунай отнес бы его в Черное море.
С четверть часа перед домом продолжался шум, потом все стихло.
Капитан Гаралан объявил, что он сейчас же идет в ратушу. Он хотел настоять, чтобы Герман теперь же был подвергнут допросу. Мы одобрили его намерение.
Я остался с братом. Какие это были грустные часы! Он никак не мог успокоиться. Его возраставшее возбуждение меня пугало. Я боялся какого-нибудь кризиса. Меня он совершенно не слушал. Не спорил со мной, но и не слушал, что я ему говорю. В голове у него сидела одна мысль: пойти искать Миру.
— И ты должен пойти со мной, Генрих, — говорил он.
Насилу я мог от него добиться, чтобы он хоть дождался Гаралана. А тот вернулся только в четыре часа вместе с Армгардом. Германа действительно допросили, но допрос не дал никаких результатов. И капитан, и Штепарк, и сам губернатор просили, грозили, настаивали, но ничего не добились. Предлагали ему денег, сколько он хочет, обещали помилование, а в случае упорства пытки и страшную казнь. Герман утверждал, что он не знает, где Мира, что он и о похищении ее слышит в первый раз. Его господин в это дело его почему-то не посвятил.
Бились по крайней мере часа два. Потом пришлось признать очевидное. Герман показывал добросовестно. Он говорил правду. Он ничего не знал. Пропала всякая надежда на то, что Мира найдется.
День закончился для нас в глубокой грусти. Мы молча сидели в креслах, точно безжизненные статуи. О чем мы могли говорить?
Около восьми часов вечера лакей зажег лампы. Доктор Родерих сидел около больной жены, а в гостиной были только я с братом и два офицера. Когда лакей ушел, пробило восемь.
Как раз в эту самую минуту довольно быстро отворилась дверь в галерею. Должно быть, это из сада подул сквозняк, потому что не видно было никого. Но вот что странно: дверь сама же и затворилась опять.
И вот — никогда мне не забыть этой сцены! — послышался голос… Не тот грубый, противный, который спел на бале «Песню ненависти», а свежий, всеми нами любимый голосок Миры.
— Марк! — говорила она. — Гаралан! Господин Генрих!.. Что вы делаете? Что вы здесь сидите? Обедать пора. Я умираю от голода.
То была Мира, оправившаяся от помешательства. Выздоровевшая Мира. Можно было подумать, что она, как всегда, выходит из своей комнаты к обеду. Только она нас видела, а мы ее нет. Мира была невидимкой!
Мы сидели как пригвожденные. Молчали, боялись пошевелиться, а не только что пойти в ту сторону, откуда слышался голос. Но мы знали, что это говорит Мира, живая, осязаемая, хотя и недоступная для зрения.
Откуда она явилась? Из того дома, куда ее увел похититель? Стало быть, она убежала, прошла через город? Но как же она вошла в дом? Ведь все входные двери были заперты.
Нет, все было не так. Вскоре мы узнали, что Мира пришла не далее как из своей спальни, где Шториц сделал ее невидимкой. Мы думали, что ее нет в доме, а она не покидала своей постели. Все эти сутки она пролежала неподвижная и безмолвная, и никому даже в голову не пришло, что это все может быть.