По правде сказать, мне то и дело вспоминался Вильгельм Шториц. Итак, он жил обыкновенно в Раче, а не в Шпремберге. Жил он, как я вскоре узнал, с одним слугой Германом, таким же несимпатичным и необщительным, как и его господин. Мне даже теперь казалось, что этот Герман и следил за мной и Марком, когда мы шли по набережной Батьяни.
Я не счел нужным рассказывать Марку о том, как я и капитан Гаралан встретили Вильгельма Шторица на бульваре Текели. Марк мог, пожалуй, взволноваться от известия, что Шториц находится в Раче. К чему омрачать его счастье хотя бы легкой тенью тревоги! Мне только хотелось, чтобы этого отвергнутого жениха не было в городе, хотя бы до тех пор, пока не состоится свадьба Марка и Миры.
Утром шестнадцатого числа я собирался уже идти на свою обычную прогулку, намереваясь посетить на этот раз окрестности Рача, как вдруг в мою комнату вошел брат.
— У меня большое дело сегодня, — сказал он, — Я должен оставить тебя одного, ты уж не сердись.
— Иди, иди, Марк, ничего. Не беспокойся обо мне.
— Гаралан не собирался зайти за тобой?
— Нет, он тоже сегодня занят. Но это ничего, я один позавтракаю в каком-нибудь трактире на том берегу Дуная.
— Только, пожалуйста, Генрих, возвращайся к семи часам вечера. Не опаздывай.
— У доктора так хорошо кормят, что уж я, разумеется, не пропущу.
— Вот лакомка!.. Надеюсь, ты не забыл, что послезавтра у Родерихов большой званый вечер. Соберется все высшее общество Рача.
— Вечер по случаю помолвки? — спросил я.
— Вернее, по случаю подписания брачного контракта. Мы ведь помолвлены уже давно. Мне даже кажется, что я и Мира все время были женихом и невестой.
— С рождения! — сказал я.
— Возможно.
— Так прощай, счастливейший из смертных.
— Не торопись так говорить. Подожди, пока обвенчаюсь.
Марк пожал мне руку и ушел, а я опять собрался выйти из комнаты, как вдруг вошел капитан Гаралан.
— Вы! — вскричал он. — Вот приятный сюрприз. Я вас не ждал.
Капитан показался мне чем-то озабоченным. Он ответил:
— Любезный Видаль, мой отец желает с вами поговорить.
— Очень рад, — сказал я, удивившись и даже встревожившись. — Я к вашим услугам.
Всю дорогу до набережной Батьяни капитан не проронил ни слова. О чем со мной хотел поговорить доктор Родерих? Что-нибудь по поводу свадьбы, вероятно.
Мы пришли. Лакей провел нас в кабинет доктора.
Мать и дочь Родерих уже отправились на утреннюю прогулку, и с ними, вероятно, был Марк.
Доктор сидел в кабинете один, у стола. Его лицо показалось мне таким же озабоченным, как и у его сына.
«Что-нибудь да есть тут, — подумал я. — И Марк, должно быть, об этом еще не знал, когда приходил ко мне утром».
Я сел в кресло напротив доктора, а капитан Гаралан остался стоять, прислонившись к камину. С тревогой ждал я, что скажет мне доктор.
— Прежде всего, позвольте вас поблагодарить, мсье Видаль, за то, что вы согласились прийти, — сказал он.
— Я весь к вашим услугам, господин Родерих, — отвечал я.
— Я хотел поговорить с вами в присутствии Гара-лана.
— Что-нибудь по поводу свадьбы Марка и мадемуазель Миры?
— Вот именно.
— Что-нибудь серьезное?
— И да, и нет, — отвечал доктор, — Ни моя жена, ни Мира, ни ваш брат об этом еще не знают. Я нахожу пока излишним говорить им об этом. Вы сейчас сами рассудите, прав я или нет.
Я невольно связал этот разговор со вчерашней встречей возле облупившегося дома на бульваре Текели.
— Вчера, когда моей жены и дочери не было дома, в мои приемные часы ко мне явился посетитель, которого я вовсе не желал видеть — некто Вильгельм Шториц… Впрочем, вы, может быть, не знаете, что этот немец…
— Я знаю все, — сказал я.
— Полгода тому назад, еще когда ваш брат не был женихом моей дочери, Шториц посватался за Миру. Я посоветовался с женой и сыном, и мы решили ему отказать, считая такой брак совершенно неподходящим. Шториц не принял отказ и посватался снова. Ему было отказано наотрез.
Пока доктор Родерих говорил, капитан Гаралан расхаживал по комнате взад и вперед, иногда останавливаясь у окон, выходивших на бульвар Текели.
— Господин Родерих, — сказал я, — об этом сватовстве я знал. Знаю также и то, что оно было раньше, чем посватался мой брат.
— Месяца на три раньше, мсье Видаль.
— Следовательно, Вильгельму Шторицу было отказано не потому, что посватался Марк, а потому, что просто его самого не считали подходящим женихом?
— Совершенно верно. Никогда бы и ни в каком случае не согласились мы на этот брак, да и Мира сама не пожелала бы.
— Какая же причина? Считаете ли положение Шторица недостаточно обеспеченным или имеете что-нибудь лично против него?
— Что касается состояния, то оно у него, кажется, есть. После отца ему, говорят, досталось большое наследство. Лично же он…
— Я его знаю, господин Родерих.
— Знаете?
Я рассказал о том, как встретился с Шторицем на «Доротее» и как он сошел с габары в Вуковаре, так что я даже не думал, что он живет в Раче.
— Потом, — прибавил я, — мы с капитаном Гараланом во время прогулки видели, как он выходил из своего дома, и я сейчас же его узнал.
— Между тем в городе говорили, что его уже несколько недель, как нет дома, что он куда-то уехал, — заметил доктор Родерих.
— Очевидно, он и уезжал куда-нибудь, раз Видаль с ним встретился в Будапеште, — вмешался капитан Гаралан. — Но теперь он вернулся.
В голосе капитана было слышно сильнейшее раздражение.
Доктор Родерих продолжал:
— Средства у него есть, но его образ жизни никому не известен. Это загадка для всех. Он живет не по-людски, а ведет какое-то потустороннее существование.
— Нет ли тут преувеличения? — усомнился я.
— Преувеличение есть, несомненно, — отвечал доктор, — но все-таки он принадлежит к очень странной, подозрительно странной семье. Об его отце, Отто Шторице, ходили легенды, когда он был жив.
— Да они ходят и теперь, когда он уже умер, — сказал я. — Я читал любопытную статью в одной немецкой газете, написанную по поводу поминок Отто Шторица, ежегодно справляемых на шпрембергском кладбище. По-видимому, суеверным росказням верят здесь еще и теперь. Покойного ученого считают колдуном, обладавшим сверхъестественной силой. Каждый раз ждут какого-нибудь чуда на его могиле.
— Раз вы все это знаете, мсье Видаль, — сказал доктор Родерих, — то вы не должны удивляться, что к Вильгельму Шторицу относятся у нас в Раче подозрительно. И вот этот-то человек просил руки моей дочери! Больше того, вчера он осмелился снова повторить свое предложение.
— Вчера? — вскричал я. — Неужели?
— Вчера, когда был у меня.
— Помимо всего прочего, — сказал капитан Гаралан, — мы не можем принять его в свою семью уже по одному тому, что он немец.
В тоне, которым это было сказано, выявилась вся мадьярская ненависть к немцам.
— Так вот, как было дело, — продолжал доктор Родерих. — Я нашел нужным вам это сообщить, чтобы вы знали. Когда доложили о Шторице, первым моим желанием было велеть ему сказать, что я не могу его принять…
— И это было бы гораздо лучше, отец, — сказал капитан Гаралан, — потому что у этого человека медный лоб. После столь категоричного отказа неужели он не понимает, что ему в наш дом нельзя больше являться ни под каким предлогом?
— Я боялся, он устроит какой-нибудь скандал…
— Я бы сумел этот скандал прекратить.
— Я это знаю и вот именно поэтому решил пойти на некоторый компромисс, действовать осторожно и умеренно… Во всяком случае, ради спокойствия твоей матери и сестры я и на будущее прошу тебя, Гаралан, быть сдержаннее в случае чего…
Я уже успел узнать капитана Гаралана и заметил, что он очень вспыльчив. Поэтому мне все больше и больше не нравилось, что Вильгельм Шториц вернулся в Рач и даже возобновил свое сватовство.