Утром 24 июня ко мне пришел мой брат. Он был сравнительно спокойнее в этот раз.
— Я пришел сообщить тебе свое решение, — сказал он. — Я думаю, что ты его одобришь.
— Говори смело, — отвечал я, — я заранее уверен, что ты придумал что-нибудь очень разумное.
— Вот что, Генрих, Мира мне все еще как будто полужена. Наш брак не освящен церковью, потому что обряд был прерван раньше, чем были произнесены слова таинства. Получается ложное положение, с которым необходимо покончить. Это необходимо и для меня, и для Миры, и для ее семьи, и для всего общества.
Я обнял брата и сказал:
— Совершенно верно, Марк, и я думаю, что к исполнению твоего желания препятствий не встретится.
— Это было бы просто чудовищно. Священник, если и не будет видеть Миру, то будет слышать ее голос. Ведь требуется только докончить начатый уже обряд. Я не думаю, чтобы духовное начальство воспротивилось этому.
— Нет, Марк, оно не будет противиться. Я беру на себя все хлопоты.
Я обратился первым делом к старшему канонику собора, который совершал тогда обряд, остановленный неслыханным кощунством. Почтенный старец мне сказал, что у него уже был об этом разговор с рачским епископом, который смотрит на этот вопрос в самом благоприятном смысле. Невеста хотя и невидима, но она живой человек, в этом нет сомнения, и, следовательно, ее можно обвенчать. Оглашение сделано уже давно, следовательно, венчание можно не откладывать. Его назначили на 2 июля.
Накануне Мира сказала мне, как и в первый раз:
— Завтра, Генрих… Не забудьте же!
Как и в первый раз, церемония была совершена в том же соборе Михаила Архангела и в той же самой обстановке. Были те же свидетели и те же гости. Даже публика была та же.
Любопытство было возбуждено в этот раз даже, пожалуй, больше, чем в первый. Впрочем, публику за это нельзя упрекать. Многие, быть может, даже продолжали еще чувствовать некоторый страх. Правда, Вильгельм Шториц умер. Правда, его лакей Герман умер тоже… Ну а как вдруг?..
Новобрачные сидят перед алтарем. Кресло Миры кажется пустым, но оно занято. Мира тут.
Марк повернулся к ней и держит ее за руку, как бы удостоверяя перед алтарем ее наличие.
Сзади свидетели: судья Нейман, капитан Гаралан, поручик Армгард и я. Потом господа Родерих. Мать Миры стоит на коленях и просит у Бога чуда для своей дочери. Кругом друзья, знакомые, родные, вся городская знать.
Колокола весело трезвонят. Орган поет.
Выходит каноник. Начинается служба… В надлежащем месте каноник спрашивает:
— Мира Родерих, ты здесь?
— Здесь, — отвечает Мира.
Он обращается к Марку:
— Марк Видаль, согласен ты взять Миру Родерих себе в супружество?
Марк отвечает:
— Да, согласен.
— Мира Родерих, согласна ли ты вступить в супружество с Марком Видалем?
— Да, согласна, — отвечает Мира ясным и твердым голосом, который все слышат.
— Марк Видаль и Мира Родерик, объявляю вас мужем и женой перед Господом.
После венчания толпа бросилась за каретами, которые поехали между двумя шпалерами из толпы любопытных.
В церковной книге подпись Миры Родерих была сделана невидимой рукой, которой так никто никогда и не увидит…
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Так совершилась 2 июля развязка странной истории, которую мне захотелось вам рассказать. Я понимаю, что она кажется невероятной. Но это главным образом от неумения со стороны автора рассказывать. История же на самом деле подлинная, хотя и единственная в своем роде. Другой такой не было и, надеюсь, не будет. Разумеется, прежние намерения пришлось оставить: Марку и Мире неудобно было теперь ехать во Францию. Я уже смирился с тем, что Марк будет наезжать в Париж только изредка, а жить будет постоянно в Раче. Для него гораздо лучше было жить с женой у Родерихов. Время все устраивает, и Марк, разумеется, впоследствии приспособится к своему странному положению. Мира старалась всячески сделать так, чтобы ее незримость как можно меньше чувствовалась и замечалась. Она устраивала так, что все всегда знали, где она находится. Она была душой дома, хотя сама и была невидима, как душа. Да и внешний ее образ не совершенно исчез. Разве в доме не было ее чудного портрета, написанного Марком? Мира любила садиться под этим портретом и говорила тогда:
— Вот я и не невидимка. Вы меня видите, как и я вас вижу.
После свадьбы я прогостил в Раче еще несколько недель, и, наконец, наступил день моего отъезда. Надобно было ехать. Нет таких длинных каникул, которым бы рано или поздно не приходил конец. Мне пора было возвращаться в Париж..
В Париже я с головой ушел в свои занятия, которые очень любил, но среди них я все же часто переносился мысленно в Рач.
В начале января следующего года, размышляя как-то об обстоятельствах смерти Вильгельма Шторица, я вдруг остановился на одном соображении, удивляясь, как оно не пришло мне в голову раньше. Я упрекал себя за недостаток наблюдательности, логики и сообразительности. Как это я раньше не обратил внимания на то, что к Вильгельму Шторицу вернулся его видимый образ, как только пролилась его кровь от нанесенного ему Гараланом сабельного удара? Теперь я был просто ослеплен сделанным открытием. Ясное дело, что таинственный состав содержался в крови и вместе с нею вышел из тела.
Если остановиться на этой гипотезе, то вывод из нее может быть один. То, что сделала сабля Гаралана, сделает и ланцет хирурга. Операция безвредная, безопасная, ее можно совершать постепенно, в несколько приемов, и повторять до тех пор, пока не получится желаемый результат. Потеря крови восстановится, организм Миры выработает новую, свежую кровь, в которой не будет и следа от проклятого снадобья.
Я тотчас же написал об этом в письме брату. Уже собираясь отправить свое письмо, я получил письмо от него и такого содержания, что решил со своими соображениями повременить и письма своего не отправил. Марк меня уведомлял, что Мира скоро сделает его отцом. Разумеется, во время беременности о кровопускании нечего было и думать.
Рождение моего племянника или племянницы ожидалось в последних числах мая. Я постарался поспеть в Рач к этому событию. 15 мая я был уже там и в своем нетерпении нисколько не уступал Марку.
Событие совершилось 27 мая — никогда не забуду этого числа. Чудес, говорят, больше не бывает. А я в этот день был свидетелем чуда, которое могу удостоверить самым положительным образом. Читатель уже догадывается, о каком чуде я говорю. Ту помощь, за которой я собирался обратиться к науке и искусству, нам оказала сама природа. Мира воскресла, точно Лазарь. Изумленный, ослепленный, задыхающийся от радости Марк сам видел, как она медленно, постепенно вышла словно из какого-то мрака или тени, и в тот же момент родился ребенок.
У моего брата получилась двойная радость; родился ребенок и возродилась жена, показавшаяся ему теперь еще краше прежнего, после того, как он ее так давно не видел.
С тех пор я, Мира и мой брат стали жить вместе в Париже. Я ломаю голову над математическими выкладками, а он работает в сфере искусства и по-прежнему с огромным успехом. У него великолепный особняк рядом с моей холостяцкой квартирой. Господа Родерих, а также Гаралан, который теперь уже полковник, каждый год приезжают к нему погостить на два месяца.
И каждый же год молодые супруги уезжают к ним на столько же времени в Рач. И на это время я бываю лишен удовольствия слушать болтовню своего племянника, которого я очень люблю. Я ему точно и дядя, и дедушка. Марк и Мира счастливы вполне.
Дай им Бог подольше пользоваться счастьем! Не дай Бог никому пережить того, что они пережили! И дай Бог — это будет моим заключительным словом, — чтобы проклятой тайны Вильгельма Шторица никому никогда не удалось в другой раз открыть!