— Надеюсь, что я, по крайней мере, имею право узнать причину такой внезапной немилости…
— Причина очень проста… Я не хочу более держать тебя в конторе, ни видеть здесь, в доме… Понял: я не хочу.
— А если я не захочу уйти? — злобно засмеялся Семен Семенович.
— Тогда я велю слугам вытолкать тебя в шею…
— Хорошо! — задыхаясь от бессильной злобы, пробормотал тот. — Я завтра обдумаю, что мне делать…
— Ты уедешь не завтра, но тотчас же, лошади готовы…
— Вы уж чересчур спешите, господин Гладких… Рабочих даже, и тех рассчитывают за три дня…
— Рабочие — это другое дело… а тебя я не желаю более держать ни одной ночи в этом доме и приказываю тебе, слышишь, приказываю убираться тотчас же по-добру, по-здорову…
— Вы, кажется, господин Гладких, — язвительно отвечал Семен Семенович, — напрасно теряете время на пустые разговоры, а я очень глуп, что их слушаю… Вы забылись… Вспомните, что вы ни кто иной, как такой же служащий, как и я у моего дяди, а потому выгонять меня из дома последнего не имеете ни малейшего права.
Не успел он окончить этой фразы, как отворилась дверь и вошел Толстых.
Его железная рука опустилась на плечо Семена Семеновича. Старик, видимо, вышел из своей многолетней апатии. Его голос звучал сильно и грубо.
— Если я, который имею несчастье быть твоим родственником, в течении десятков лет питал доверие и дружбу к Иннокентию Антиповичу, значит, он заслуживает этого… Я отдал ему, кроме того, власть в этом доме и только сегодня упрекаю себя за это, так как он слабо пользуется этой властью относительно тебя… На его месте я давно бы вытолкал тебя в шею за дверь, как опасное животное… Ты не только никуда негодящийся служащий, но негодяй и подлец… Узнав от своего отца одну сокровенную тайну, ты самым подлым образом надругался над бедной девушкой, чтобы удовлетвориться низкому чувству мщения… Вонзить нож в сердце женщине и, вместе с тем, в то же время оскорблять ее и потешаться над нею способен лишь, повторяю, негодяй и подлец. А ты это сделал! Ты осмелился еще говорить когда-то, что ты ее любишь… Бесстыдный лжец! Разве может кусок навоза, который у тебя вместо сердца, испытывать благородные чувства… Ему ведомы только грязь и подлость… Ты не заслуживаешь ни жалости, ни сострадания… Гадина! Иннокентий приказал тебе немедленно убираться, ты ответил ему грубостью… Я слышал все… Теперь я сам повторяю тебе его слова и выгоняю тебя немедленно из дома… Слышишь, я выгоняю тебя… Чтобы через час не было здесь твоего духу… Вон!
С этими словами Петр Иннокентьевич указал ему рукою на дверь.
Семен Семенович с горькой усмешкой пошел к двери и, остановившись на пороге, обернулся, бросил вызывающий взгляд на обоих стариков, и вышел.
— Наконец-то мы от него избавились! — сказал Гладких.
— Мне надо было ранее послушаться тебя и совсем не принимать к себе… — сказал Толстых. — Но я его тогда не знал так хорошо, как знаю теперь…
— Я всегда говорил, что он худо кончит…
— Но что ему надо от меня?
— То же, что и его отцу… твое состояние…
— Но я еще не умер!.. — пробормотал Толстых.
— Что Таня? — спросил Иннокентий Антипович. — Ты ее видел?
— Да… и постарался, насколько мог, утешить… Остальное мы сделаем вместе… Если надо ей сказать всю правду, Иннокентий, я не буду медлить…
— Нет, нет! — с испугом отвечал Гладких. — Еще не время… Она не сойдет вниз?
— Нет, она хочет остаться одна, она будет кушать в своей комнате.
Старики сели за стол.
Обед прошел молча. Каждый из стариков думал свою тяжелую думу.
Семен Семенович покинул высокий дом действительно через час после объяснения со своим дядей и Иннокентием Антиповичем.
Через день он уже был в К., в доме своего родителя. Небольшой домик в три окна, принадлежавший Семену Порфирьевичу Толстых, помещался в конце Средней улицы, при выезде из города в слободу на Каче, как называется протекающая здесь речка.
Старик встретил сына удивленно-недоумевающим взглядом. Сын рассказал ему обо всем случившемся.
— Дурак… Испортил все дело… Разве я тебе не говорил, болван, чтобы ты был осторожнее и не болтал ничего этой девчонке.
— Что сделано, не воротишь!.. — отвечал сын.
— Да, но эта твоя глупость может нам обойтись очень дорого.
— Это мы увидим…
— Что же теперь ты намерен делать?
— Я надумал дорогой многое, теперь остается нам все это обсудить вместе… Но я голоден…
— С дороги, понятно, голоден! — спохватился отец. — У меня как раз сегодня пельмени… Пойдем, пополдничаем и побеседуем.