— Неровен час, что случится! — сказал он.
Когда они проходили мимо высокого дома, одно из его окон было освещено.
— Это комната Иннокентия Антиповича, — сказал Иван. — Он уже дома и, конечно, никогда не забудет, что вы для него сделали… Теперь можно сказать уже наверное, что его крестница будет вашей женой.
Дойдя до почтового тракта, они расстались. Сабиров сел в тележку и быстро поехал домой.
Он приехал в Завидово ранним утром, но, несмотря на бессонную ночь, и не подумал о сне.
Он сел за свой письменный стол, бережно поставил на него шкатулку, дрожащею рукою отпер ее и поднял крышку.
Его глазам представились пачки бумаг. Он вынул их. Под ними оказалась пачка серий, десять полуимпериалов и несколько штук кредитных билетов разного достоинства, золотые часы с цепочкою и бриллиантовый перстень.
Не обратив внимания на деньги и вещи, Борис Иванович принялся за чтение бумаг.
Немного открыло ему содержание этих бумаг, четверть века пролежавших в земле.
Это были документы его деда, из которых он узнал, что его отец был сын родовитого поляка, сосланного за мятеж, громадные имения которого были конфискованы в пользу казны. Кроме того, тут же был университетский диплом Ильяшевича.
Какой интерес представляло все это для него — незаконного сына Марии Толстых? Одно только порадовало его, что он узнал наверное имя своего отца — Бориса Петровича Ильяшевича.
Остальные бумаги были: десять писем его матери к его отцу. Их содержание красноречиво говорило о горячей, беззаветной взаимной любви Марии Толстых к Борису Ильяшевичу, такой же любви, какую питал он, Борис Сабиров, к Татьяне Петровне.
Он не знал лишь, может ли он рассчитывать на подобную же взаимность.
Ему припомнился вечер на Рождество, проведенный с нею в гостиной к-ского общественного собрания.
Тогда ему показалось, что она любит его. Но теперь? Теперь не забыла ли она его?
Вопрос этот мучительно сжал его сердце.
Сложив бережно прочтенные им бумаги, он счел найденные деньги. Они были законным наследством от его незаконного отца. В пачке оказалось шестнадцать серий и кредитными билетами около девяноста рублей.
Он спрятал деньги и вещи в свою дорожную шкатулку и туда же положил шкатулку своего покойного отца, в которую запер бумаги. Только поздним утром он заснул.
Нищий Иван провел тоже бессонную ночь.
Его тревожил вопрос, что найдет Сабиров в переданной ему шкатулке. Он был уверен, что он откроет в них всю тайну убийства его отца и даже догадается, кто был убийца. Хотя он сам не открывал настоящего виновника смерти отца Бориса Ивановича, но он дал ему ключ к разгадке — так, по крайней мере, казалось ему, и это его мучило.
Ранним утром он уже ехал по дороге в Завидово на телеге проезжего крестьянина.
Когда он вошел в избу, которую занимал Сабиров, последний только что проснулся.
— Прочли? — с дрожью в голосе спросил Иван.
— Прочел, — отвечал молодой инженер, и в коротких словах рассказал ему содержание бумаг, не утаив, что нашел и деньги.
«Заседатель был прав, подозревая, что я его ограбил!» — пронеслось в голове Ивана.
— Эти бумаги, значит, не сказали вам ничего?
— Ничего, кроме того, что я сказал тебе. Причина, за что убили моего отца, остается для меня загадочной. Он был человек образованный и, видимо, состоятельный, имел в виду выхлопотать возвращение громадных наследственных поместий в Польше. Казалось бы, что такая партия для дочери золотопромышленника Толстых была далеко не неровная, значит, отец моей матери не мог быть против этого брака…
Нищий молчал.
— Теперь одна надежда на тебя… Я почти уверен, что ты знаешь эту причину, хотя она не та, которую ты привел в тот день, когда сообщил мне имя преступника. Ты говорил мне, что отца он хотел ограбить — найденные в шкатулке деньги и вещи противоречат этому? Тут, видимо, какая-то тайна, которую знаешь ты? Скажи, знаешь?
— Может быть, но еще не время… — отвечал Иван. — Еще не наступил час! С тех пор, как я знаю вас, эта тайна уже несколько раз чуть было не срывалась с моего языка, но каждый раз я сумел себя сдержать. Это мой долг. Не я, а другой откроет вам эту тайну…
— Кто же это? Быть может, я с ним никогда не встречусь…
— Встретитесь и… если он будет медлить, тогда, ну, тогда… я посмотрю.
— Тогда ты мне скажешь все?
— Может быть.
— Но когда же это будет?
— Терпение, мой молодой друг, терпение…
— Мне кажется, что я не могу пожаловаться на отсутствие во мне этой добродетели… — с горькой усмешкой произнес Борис Иванович.