Доктор сжал руку Ганнуси, и они еще крепче прижались к доскам.
Деревянные ступеньки скрипели всё ближе и ближе. Уже отчётливо слышалось тяжелое сопение. Яркий круг луча от фонарика легко скользнул по ступенькам, вспорхнул на стену и пополз по ней, прощупывая каждый сантиметр.
Доктор осторожно взвёл в кармане курок пистолета.
Но выстрелить ему не пришлось.
В десяти шагах от ниши, где они притаились, распахнулась дверь, и чей-то сиплый голос крикнул:
— Рэкс, пшел на двор!
Дверь захлопнулась.
Огромная овчарка, разъярённая светом, полоснувшим её по глазам, свирепо рыча, одним прыжком опрокинула навзничь гестаповца.
Испуганный крик, стоны, проклятия и, наконец, стук фонарика о каменный пол внизу.
Стало совсем темно. И в ту же минуту грохнуло несколько выстрелов. Собака взвыла и затихла.
— Ушёл… — облегчённо перевела дух Ганнуся, чувствуя, как лохмотья прилипли к её спине.
— Через несколько минут дом оцепят… Отсюда надо немедленно уходить…
Промолвив это, доктор схватил на руки почти невесомую девушку и с удивительной лёгкостью для его лет сбежал с ней вниз.
Уже совсем стемнело, когда доктор и Ганнуся, петляя в лабиринте кривых и узких средневековых улочек Краковского предместья, пришли на улицу Льва, к тому самому дому, куда незадолго до них зашли Петрик Олесь.
— Ну вот, теперь мы оставили в дураках наших преследователей и благополучно добрались домой, — по-отечески ласково шепнул доктор Ганнусе, едва живой от усталости и пережитых волнений.
Между тем, в этот же вечер в оперном театре шло специальное совещание.
Во Львов приехали видные чиновники рейхскомиссариата Галиции, коменданты городов Ровно, Дрогобыча, Перемышля, Луцка, Самбора, Стрия, командиры частей оккупационных войск, начальники зондеркоманд и множество других представителей немецкой администрации.
Приехал сюда и Пауль Зиберт.
Театр усиленно охранялся, и пройти туда можно было только по пропуску, полученному у коменданта города Львова.
— Пропуск!
Пауль Зиберт вместо пропуска предъявляет документ офицера главной ставки Гитлера.
— Пожалуйста, — почтительно щёлкнул каблуками эсэсовец.
Разумеется, Пауль Зиберт занимает кресло в одной из лож, где, кроме него, находятся ещё два немецких полковника.
А на трибуне, потеряв всякое хладнокровие, беснуется вице-губернатор Отто Бауэр.
— Фронт неотвратимо приближается! А мы, господа, перестали быть бдительными к местным людям — украинцам и полякам. Они нас обманывают, прячут от нас продукты. Всех, кто не подчиняется, мы должны отправлять в Освенцим и Янов! Вешать! Расстреливать!
Утром следующего дня, когда каштаны и клёны на Лейтенштрассе весело шумели, стряхивая с ветвей снег, Отто Бауэр в сопровождении своего адъютанта палача Шнайдера вышел из чугунных ворот белой виллы, чтобы сесть в сверкающую чёрным лаком великолепную машину.
В этот момент к ним подошел статный обер-лейтенант и учтиво спросил:
— Ваши фамилии, господа?
Не без удивления Шнайдер назвал Бауэра и себя.
— Прекрасно, вы-то мне и нужны.
В руке обер-лейтенанта блеснул пистолет.
— Во имя справедливости, от русского народа, получайте!
Грянуло несколько выстрелов. Бауэр и Шнайдер повалились на заснеженный тротуар.
Обер-лейтенант послал в догонку немецкой машине несколько пуль и спокойно, не спеша, пошёл к своему «Оппелю».
Пока в белой вилле поднялась тревога, отважный мститель исчез на своей машине так же внезапно, как и появился.
Глава шестнадцатая. Тайна Высокого Замка
Со стороны это казалось дерзкой шалостью: что значит сбивать палками фанерных львов, тигров, пантер? Или мальчишки свалились с Марса и не знают, что гитлеровцы за такие проделки могут им оторвать головы! Каждый в городе знает — фанерные звери на столбах служат указателями для моторизованных немецких частей, направляющихся на фронт.
Олесь лихо сбил фанерного льва с косматой гривой и швырнул его в урну для мусора.
— Теперь твоя очередь, Петрик. Давай, наводи тут самодеятельную художественность, — сказал Олесь.
Петрик привстал на цыпочки и поверх какой то немецкой надписи на широкой стреле старательно нарисовал мелом пару кошек.
— Что делаешь, разбойник! — крикнул очкастый продавец воды, высовывая голову из киоска.
— А что тут плохого? — прикинулся дурачком Петрик. — Разных-всяких там зверей я малевать не могу, а кошку — пожалуйста.
По мнению Медведя, нарисованные кошки смахивали на крыс, а потому он решил усилить это сходство: значительно удлинил им хвосты, усы и заострил морды.