Маленькие эти листки свидетельствовали об отчаянной смелости и неколебимой вере в светлое будущее не очень-то образованных, простодушных, кристально честных парней с милицейской повязкой на рукаве домотканой рубахи. «Захватив в плен милиционера, атаман спрашивал свою жертву: «Коммунист?» — читал Коваль. — И, услышав утвердительный ответ, приказывал: «Расстрелять!»
Картину за картиной развертывали перед Ковалем эти бумаги, статьи из старых газет, волнуя его так, словно и сам он был участником исторических событий.
«26 марта трагически погиб один из наиболее энергичных и самоотверженных работников милиции т. В. Я. Дыдыка. В течение двух дней он выслеживал опасного бандита Василия Ящука, который за ряд тяжелых преступлений был приговорен к расстрелу, но сбежал из-под стражи. На второй день т. Дыдыка заметил бандита среди пассажиров трамвая. Не доезжая площади, напротив гостиницы, Ящук выпрыгнул из вагона. За ним бросился и т. Дыдыка. Бандит и помощник начальника милиции района столкнулись лицом к лицу. «Руки вверх!» — приказал т. Дыдыка, наведя на преступника револьвер. Бандит, который держал руки в карманах, якобы выполняя приказ, выхватил руки из карманов. В правой руке у него был маузер. Одновременно раздались два выстрела. И помначрайона, и бандит были тяжело ранены. Товарищ Дыдыка упал. Ящук пытался бежать, но за ним устремился с оружием в руках постовой милиционер. Убедившись, что деваться некуда, бандит пустил себе пулю в висок.
Погибший т. В. Я. Дыдыка — член партии с 1921 года. Во время деникинщины организовал в своем уезде партизанский отряд. Потом был председателем волревкома, а в ряды милиции вступил в 1922 году. Похороны товарища Дыдыки состоятся сегодня, 27 марта 1924 года».
А вот документы за тысяча девятьсот восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый годы…
Коваль просматривал материал за материалом. Мелькали заголовки:
«Об организации борьбы с бандитизмом».
«Четыре милиционера и семь железнодорожников приняли бой с бандой в пятьсот сабель».
«О борьбе Киевской губернской милиции с бандитизмом с 5 по 20 февраля 1921 года».
«О награждении работников милиции орденом Красного Знамени за мужество и храбрость».
«О ликвидации бандитизма в Одесской губернии».
«Арест шайки «Черная рука».
«Преступное гнездо в подвалах».
«Дело банды Кися».
«О ликвидации банды под Харьковом».
И встали перед глазами подполковника далекие бурные дни…
Черные осенние поля. Глухие хутора на опушках непроходимых лесов. Группа милиционеров, затерянная среди этих полей и лесов, среди похожих на крепости кулацких усадеб с высокими заборами и тесаными воротами, за которыми рвутся с цепей разъяренные псы. Идут молодые ребята — первые красные милиционеры, — идут вылавливать бандитов, взимать с кулаков продналог, хорошо зная, что кто-то из них, а может быть, и все с вырезанной на спине звездой или со вспоротым животом, набитым зерном, навеки останутся в этом жирном черноземе…
Коваль думал о том, какого памятника заслуживают эти скромные, часто неизвестные или просто забытые защитники революционного порядка и закона! Много всяких музеев, а вот такого, который рассказал бы новым поколениям об этих подвижниках, нет. Печать, кино, радио, хотя и пропагандируют деятельность милиции, но эта хроникальная популяризация порой не продумана и вызывает интерес не к милиционеру, а скорее к преступнику. А вот такой музей, с правдивыми, кровью написанными документами, действительно мог бы стать воспитателем молодежи. Подполковник снова и снова просматривал папки с документами.
Когда попадался материал из его родных мест, с зеленой Полтавщины, он чувствовал себя так, словно встретил близкого человека. Даже названия местечек и сел волновали его — ведь слышал он их впервые еще в детстве, на берегах родимой Ворсклы: Белики, Бутенки, Кишеньки, Кобеляки, Маячка, Перегоновка, Вильховатка, Бреусовка, Китайгород… А вот документы двадцатого года об организации на Полтавщине местных ревкомов: Кобелякский уезд, Миргородский, Лубенский, Гадяцкий, Кременчугский, Хорольский… Коваль жадно вчитывался в эти бумаги: что за люди незадолго до него жили на родной земле, чего жаждали, по чьим тропам прошел он своими босыми ногами?..
В архиве министерства фамилия Гущака упоминалась в связи с ограблением банка. Значит, надо заглянуть в реестр, где речь идет об охране социалистической собственности.
«Инструкция по борьбе с кражами соли на промыслах».
«Ограбление магазина Внешторга».
«О приблудном скоте. Постановление Совнаркома».
«Владелец шахты — бандит. Сообщение Донецкого губрозыска».
«Ограбление промбанка в Екатеринославе».
Подполковник Коваль вчитался в это последнее сообщение. Шесть вооруженных бандитов. Захвачено более десяти тысяч долларов, шесть с половиной фунтов стерлингов, семьдесят семь тысяч в советских знаках, облигации хлебного и выигрышного займов…
Разочарованно захлопнул папку. Не то! И фамилии не те, и место действия, время — сентябрь двадцать третьего года, а ему нужен конец двадцать второго и начало двадцать третьего.
И снова папки, подшивки… Но вот — под сообщением об ограблении екатеринославского банка — несколько аккуратных, с сохранившимся золотым обрезом листков довольно плотной бумаги, и на первом из них напечатано прыгающим машинописным шрифтом:
«Дело гр. гр. П. А. Апостолова, Андрея Гущака и других…»
Коваль на мгновенье зажмурил глаза — когда человек чего-то очень хочет, ему может и померещиться — и положил на документы ладонь, словно боясь, что они исчезнут. Потом снова посмотрел на бумаги — пристально, недоверчиво. Нет, не померещилось!
Сообщение об ограблении банка, протоколы допроса жены и дочери председателя правления банка Апостолова, который исчез вместе с ценностями, донесения агентов уголовного розыска, протокол допроса арестованного через некоторое время Апостолова, сообщение командира резервного батальона губмилиции Воронова об уничтожении банды Гущака на хуторе Вербовка…
Дознание вел инспектор губрозыска Решетняк. А постановление о прекращении следствия, поскольку единственный живой участник ограбления Апостолов оказался не в своем уме и был помещен в психбольницу, вынес инспектор Козуб. В левом верхнем углу сохранилась чья-то выцветшая резолюция «Согласен» и неразборчивая подпись.
Коваль пристрастно рассматривал каждый документ, пытаясь найти то, что нужно было ему сейчас из этого забытого дела. Самый достоверный документ не может рассказать больше того, что в нем написано, и все же подполковник должен был увидеть и прочесть нечто, как говорится, между строк.
Он словно родился на свет для того, чтобы видеть больше других. И то, мимо чего люди проходили, не задумываясь, в его памяти непременно оставляло какой-нибудь след. Если представить себе память человеческую как хранилище, где на многочисленных полочках откладывается информация, то в памяти Коваля было таких полочек великое множество. Натренированная годами, она становилась все вместительнее. Ей помогала необычайная наблюдательность и исключительное чутье, которое схватывало и фиксировало именно те подробности, те характерные приметы и особенности вещей и явлений, которые впоследствии оказывались исключительно важными.
Но в деле Гущака одной интуиции было мало. Перечитав документы, подполковник почувствовал, как расширяется круг его поисков. Архивы усложняли следствие, и в какое-то мгновенье Коваль не без горькой самоиронии подумал, что, может быть, в конце концов прав Суббота: не стоит придумывать себе лишнюю работу и рыться в «хронологической пыли». Но это было всего-навсего мгновенье. Оно промелькнуло, и подполковник снова склонился над бумагами.
Несмотря на многолетнюю давность события, он, по своему обыкновению, принялся составлять список участников, или, как он их любил называть, действующих лиц. Первым в этом списке был не Гущак, а председатель правления банка, бывший богач Павел Амвросиевич Апостолов. За ним следовали: