Выбрать главу

Снизу по бульвару поднималась Леся. Рядом с нею шел Коля.

Он съежился, не зная, вскочить или прижаться к скамье. Впрочем, ему и не надо было ничего знать. Какая-то неведомая сила, не дожидаясь его согласия, сорвала его с места и понесла навстречу друзьям.

Он мчался, широко улыбаясь и высоко поднимая руки над головой.

У Леси вздрогнули губы и стало пунцовым лицо. В следующее мгновенье она выпрямилась и, овладев собою, пошла дальше. Она смотрела на Василия, но так, словно его не было. Словно он состоял из воздуха и был невидимкой. Быстрым шагом прошла мимо растерявшегося парня и решительным жестом отбросила со щеки непокорную прядь.

Коля переступал с ноги на ногу, не зная, что делать: бежать за Лесей или остаться с Василием. Потом подошел к Василию и протянул ему руку:

— Привет… — Голос у него был какой-то неуверенный, хриплый. Он впервые попал в такое положение и не мог сориентироваться в сложной для него ситуации.

Василий не подал ему руки, а спрятал ее за спину.

— Предатель! Все это ты? — процедил он сквозь зубы. И, не дождавшись ответа, бросился следом за Лесей, которая уходила все дальше.

Коля устало опустился на скамью. Какой же он предатель! Разве такими словами бросаются! А по отношению к нему это более чем несправедливо.

Догнав Лесю, Василий загородил ей путь. Она смотрела себе под ноги.

— Дай пройти, — тихо проговорила она, не поднимая глаз, из которых, казалось, вот-вот брызнут слезы.

— Лесенька, миленькая, что случилось? — говорил он, задыхаясь. — Что с тобой? Почему ты убежала? Скажи! Все ведь хорошо — меня выпустили. О многом нужно поговорить, слышишь? Давай поговорим. Я все тебе объясню. Ну, Лесенька, ну, пожалуйста!

Леся медленно обошла его. Потом, сорвавшись с места, быстро побежала по бульвару, рассыпая дробь изящных каблучков. И — скрылась за поворотом.

— Так… — сказал сам себе Василий. — Все ясно.

Он вернулся к Коле, который сидел на лавочке, угрюмо рассматривая подстриженный куст, и сел рядом.

— Она все знает, — глухо произнес Коля. — Но я не предатель. Она сама нашла Люду через твоих университетских друзей.

— Вот оно что! Ладно… — И Василий с силой хлопнул себя по колену. — Пусть будет так.

— Ты сам виноват. Это подло, — сказал Коля. — Не трогай ее. Она уже все решила.

— Хорошо. Извини меня за «предателя». Я пошел. Пока.

Они встали оба и, не глядя друг на друга, молча разошлись. Но, пройдя несколько шагов, Коля обернулся и крикнул:

— Люду хоть поблагодари, слышишь? За то, что на воле. Она уже две недели подряд только и делает, что плачет все время.

Василий остановился. Потом побрел к метро «Университет». Шел, нехотя переставляя ноги. Через двадцать минут вышел на станции «Дарница».

Леся стояла на балконе и через прозрачную занавеску на окне видела, как бабушка накрывает стол. Внизу, во дворе, несмотря на вечерние сумерки, мальчишки гоняли мяч и какой-то упитанный мужчина в тенниске выбивал висящий на веревке ковер.

— Иди, все уже готово, Леся! — позвала бабушка.

Последняя слезинка упала с балкона.

— Иду, — Леся вошла в светлую комнату, как в новую жизнь.

28

Старший инспектор Центророзыска Козуб медленно поднимался по старой мраморной лестнице в свою двухкомнатную квартиру на третьем этаже. Сегодня был у него день сравнительно легкий, и он возвратился домой пораньше, намереваясь хоть мало-мальски навести у себя порядок.

Каменный дом, в котором он жил, принадлежал когда-то богатому коммерсанту, занимавшему первые два этажа под магазин и жилье, а третий и четвертый сдавая квартирантам. Теперь же этажи коммерсанта, которого сдуло ветром революции, были разделены перегородками на небольшие квартирки для «подвальников», на третьем и четвертом кое-где остались старые жильцы, а в освободившиеся квартиры по ордерам коммунхоза въехали новые.

Инспектор Козуб не очень-то присматривался к своим соседям. Увлеченный работой, днюя и ночуя в милиции, он редко бывал дома. А если и встречался с кем-нибудь на лестнице, равнодушно проходил мимо. Сосед же, в свою очередь, чтобы не мозолить глаза, прижимался к стене, уступая дорогу. Иной раз именно это и привлекало внимание инспектора милиции, и Козуб краем глаза все равно замечал и оценивал такого перепуганного обывателя, считая, что он-то уж наверняка чем-то провинился перед пролетарским законом и советской властью.

Ловя на себе взгляды из-за неплотно прикрытых дверей, из окон, он и сердился и вместе с тем испытывал некое удовлетворение, потому что это было как бы признанием его превосходства над растревоженным человеческим муравейником. Гулко выстукивая самодельными подковками сапог, инспектор Козуб рос в собственных глазах, с удовлетворением ощущая, что теперь все, даже старорежимная лестница, служит опорой новому хозяину.

Проходя мимо квартиры, расположенной как раз под его комнатами, Козуб услышал громкие голоса. Не зная, кто там живет, он тем не менее подумал, что пора устроить облаву и очистить дом от подозрительных элементов.

Едва войдя в свою квартиру, он услышал какой-то грохот от падения тяжелого предмета в квартире над ним. Беспардонность верхнего обывателя, выражавшая неуважение к нему, инспектору, возмутила Козуба.

Он поднялся наверх и постучал. Дверь тут же отворилась, словно его ждали. Не успел и рта раскрыть, как хорошенькая, немного подкрашенная молодая женщина с длинными, почти до самых плеч золотыми серьгами, радостно воскликнула:

— О-о-о! Оч-чень приятно! Пожалуйста, милости прошу! Вы, кажется, мой сосед?

Она грациозно коснулась меховой оторочки на рукаве его тулупчика и игриво увлекла за собой.

«Посмотрим, что за люди», — подумал Козуб, входя.

— А я уж решила, что вы нелюдим, — щебетала тем временем соседка, не давая гостю и слова вымолвить. — Вижу иногда, как возвращаетесь домой — и все один, всегда один.

Глазам Козуба предстала картина Лукуллова, по тем временам, пира: хлеб, селедка, мясо, несколько бутылок.

Что могло хоть в какой-то степени примирить инспектора с этим роскошеством недобитой буржуазии? Разве только то, что еда лежала не на фарфоре, а на каких-то бумажках, обрывках театральных афиш, хлеб красовался прямо на голом столе и что ели руками.

— Жрецы искусства и представители свободной мировой культуры! — отрекомендовала присутствующих соседка.

Перед инспектором сидели и стояли какие-то молодые и не очень молодые мужчины и женщины, хмурые, худые, с бледными лицами и голодными глазами. Кое-кто из «жрецов» перестал есть и нагло уставился на Козуба. Увидев на его ремне наган, все притихли.

— А это, — кивнула женщина на инспектора, — мой сосед, можно сказать, герой нашего времени. Гроза бандитов и рыцарь нового мира. — Она сделала многозначительную паузу.

Воспользовавшись этим, Козуб возразил, что никакой он не рыцарь и не герой, а просто-напросто инспектор милиции Иван Козуб.

Из-за стола поднялся длинноволосый юноша в очках и, вытягивая руки вперед, прогнусавил:

О, загнанный мой конь,

Покрытый шерстью брат мой!

— Я пришел узнать, что у вас здесь за шум, — сказал Козуб, обращаясь к хозяйке. — Прошу ваших гостей вести себя спокойнее.

— Ну что вы! Это все — культурные люди: артисты, поэты, художники. Я рада, что своим шумом они привлекли вас сюда, — обаятельно улыбнулась хозяйка. — Меня зовут Терезия. Мы вас не отпустим. Очень прошу, оставайтесь!

— И верно, чего нам не хватало, так это милиции! — выкрикнул из угла какой-то юнец.

Козуб на всякий случай зафиксировал в памяти остроносое лицо нахала.

— О темпора, о морес![3] — пробасил пожилой человек, одетый в клоунский балахон, по всей вероятности позаимствованный из циркового реквизита, театральным жестом поднимая указательный палец. — Растолкуйте мне, гомо новус[4], — Терезия назвала вас рыцарем, — по какому праву вчера в подъезде ваши коллеги и продотрядовцы конфисковали у трудящихся артистов муку и крупу, которые мы купили во время гастролей для собственного пропитания? У кого забрали? Позор! Мы кто — контра? Мы — мастера искусства, сливки интеллигенции, без которой никакое цивилизованное общество существовать не может. У меня голова идет кругом от таких порядков. — Он снова сделал патетический жест. — Смотрю и боюсь: сам начинаю думать, что нормальная закупка необходимых человеку вещей или продуктов — преступление! С ума сойти можно! Скажите же, о гомо новус, не можете ли вы своей властью возвратить бедным артистам незаконно экспроприированное?

вернуться

3

 О темпора, о морес! — О времена, о нравы! (лат.)

вернуться

4

 Гомо новус — новый человек (лат.)