— Простите, — сказал Коваль, оборвав себя. — Такая чепуха: человек не может понять, что наши и заграничные пуговицы неодинаковы. Вот я и не выдержал.
— Ничего смешного, — пробормотал Козуб.
Профессорша вдруг оживилась и с надеждой в голосе спросила Коваля:
— Дмитрий Иванович, вы, наверно, все время шутили?
— К сожалению, нет, — вздохнул Коваль. — Ну ладно, — сказал он поднимаясь. — Сегодняшнюю свою задачу я выполнил. Фамилию убийцы вы узнаете из материалов суда. Благодарю за помощь, — закончил он, ни к кому персонально не обращаясь. — До свиданья.
— И всем можно идти? — робко спросила профессорша, искоса поглядывая на лейтенанта Андрейко.
— Конечно, можно.
Коваль вместе со всеми приглашенными вышел на улицу. На душе было необычайно легко. Он смотрел на все новыми глазами, не узнавая домов, улицы, потемневшего небосвода, лиловых сумерек.
— Товарищ подполковник, — произнес Андрейко, когда они остались вдвоем. — Вы считаете…
— Я не считаю, а знаю, — перебил его Коваль.
Лейтенант не осмелился спросить, кого он имеет в виду.
— Может быть, нужно наблюдение?
— Он никуда не убежит, — не по-начальницки весело, даже озорно ответил подполковник. — Он никуда не убежит, друг мой. От самого себя не убежишь. Завтра первым утренним поездом едем в Лесную.
Лейтенант Андрейко не отрываясь смотрел на Коваля. Невозможно было молчать под этим испытующим взглядом.
— Я начал его выкуривать. Тебе не приходилось в детстве выкуривать из нор сусликов? А тарантулов? А мне приходилось. Мы привязывали на нитку шарик воска и опускали его в глубокую норку. Ядовитый тарантул в ярости бросался на него и увязал всеми лапами. Тут-то мы его и вытаскивали. — Коваль улыбнулся. — В эту ночь он не сомкнет глаз, а едва только забрезжит рассвет, появится на станции. Чтобы найти потерянное во время схватки с Гущаком «вещественное доказательство». Сейчас, почуяв опасность, он боится, что именно оно его и уличит. Не знает ведь, что мы с тобою все уже нашли.
33
Коваль и лейтенант Андрейко приехали в Лесную ранним утром, оба в штатском. На территории дома отдыха нашли беседку, из которой хорошо видна была станция, и особенно та часть железнодорожного полотна, где погиб Андрей Гущак. Немного посидели вместе, внимательно вглядываясь в людской поток, возникавший на платформе после прибытия каждой электрички из города, а потом Коваль послал лейтенанта на станцию чтобы там, пристроившись в укромном месте, Андрейко незаметно встречал поезда, находясь рядом.
Лейтенант ушел. Подполковник остался один в беседке, заросшей диким виноградом и плющом.
Дом отдыха начал понемногу просыпаться. Заиграло радио. Шесть часов. Из расположенной неподалеку от беседки кухни послышались женские голоса и звон посуды.
Когда человек надолго остается наедине с самим собой, в голову лезет всякое — и толковое, и бестолковое. Подполковник вспомнил сперва рассказ Клавдии Павловны о вьюжной зимней ночи перед ограблением банка, о странном разговоре, подслушанном ею у двери отцовского кабинета. Это заставило его снова копаться в архивах, и он нашел материал о замаскировавшемся эсере Колодубе, который в двадцатые годы возглавлял комиссию по чистке милиции…
Время шло. Ничего интересного на станции не происходило, и подполковник стал думать об удивительном сне, который видел минувшей ночью. После этого сна проснулся Дмитрий Иванович внезапно, будто от толчка. Так случалось обычно, когда ночевал он в управлении или бывал в командировке, а сегодня толкнуло его дома, на старом диване, где привык он спать с тех пор, как умерла жена.
Раскрыл глаза и не сразу понял, где он: едва заметные в предрассветной мгле предметы имели очертания причудливые и вроде бы незнакомые. Но вот различил он книжные полки, контуры письменного стола, кресло, а в прямоугольнике окна, словно картину в раме, — старое ореховое дерево.
Душа его еще не освободилась от совсем иного, от какого-то волшебного мира, где побывал он во сне. Что же снилось ему? Напрягая память, Коваль четко и ясно представил себе какую-то очень знакомую мощеную улицу, а на ней — дом, прижавшийся к холму, крыльцо, сложенное из двух плоских камней. Откуда же он так хорошо знает этот дом, эту улицу и каждый камень на ней? Он ведь не был здесь никогда.
Только во снах, которые повторяются время от времени, ходил он по этой улице как хозяин, отворял двери в дом и, самое удивительное, встречал людей, которые, как это неизменно оказывалось, хорошо знали его и которых он тоже знал, хотя никогда в жизни не видел! Эти люди ждали его, будто бы всего несколько минут назад был он в их обществе…
Говорят, что сон — зеркало реальной жизни, темное, зыбкое отображение человеческих мыслей, ежедневных волнений, чувств, настроений. Говорят еще, что сон — это прошлое. И не только прошлое. А еще и провозвестник грядущего.
Но это только научные и фантастические гипотезы, а кроме того — просто-напросто суеверный туман. Во сне можно необычайно и непредсказуемо чувствовать, знать, понимать, переживать: запросто терпеть нестерпимую боль, видеть то, что скрыто от глаз, слышать, как разговаривают травы и цветы, наблюдать, как меняют свои свойства обычные вещи; сражаться с чудовищами; превратиться в йога, в чародея или даже обернуться птицей и рыбой.
Впрочем, кто не видит снов? Снов, в которых отражено и прошлое, и настоящее? Но самым большим чудом этого иррационального мира были для Коваля все-таки не зыбкие картины и феерические ощущения, а вот эти знакомые незнакомцы. Он встречался с ними как с давними друзьями и каждый раз делал немалые усилия, чтобы вспомнить, где же видел их раньше, кто они, как их зовут; точно так же, как пытался постигнуть, откуда он знает этот дом с крыльцом из каменных плит, эту мебель, эти вещи в комнате.
Возможно, это переплетение далеких первых впечатлений, которые идут из раннего детства, когда человек многое видит, но мало осознает.
Первые впечатления! У каждого человека свои: у одного — печь, разрисованная синими и красными цветами и петушками, у другого — живой петух, красавец, гордо вышагивающий по двору, у третьего — лес подсолнечников, вишневый садик за хатою, шмель в бархатном камзоле, длинные отцовские усы или теплое прикосновение материнской руки.
На Митю Коваля самое первое яркое впечатление произвела родная улица. Длинная, пестрая, с домами, словно нарисованными на фоне голубого неба, улица поразила, еще не окрепшую, крайне впечатлительную детскую душу и навсегда врезалась в память. Может быть, именно тогда и увидел он где-то на этой улице домик с крыльцом из каменных плит, который теперь вот видит во сне? И правда — самая большая в местечке улица действительно была вымощена.
«Удивительно все-таки, что сон так взволновал и запомнился, — думал подполковник. — А не приходит ли он тогда, когда я переутомлен, когда нервы напряжены и организм требует отдыха?» Потом, пощипывая сорванный листок, Коваль подумал о «щучке» Наташе, но, когда рядом с ней появился в его мыслях и Валентин Суббота, он сразу же предпочел вернуться к делу, к расследованию, к атаману Гущаку и его убийце.
Коваль был уверен, что убийца все равно придет, должен прийти и… «финита ля комедиа»[7]. Он, подполковник Коваль, как всегда в конце розыска, ощутит непреодолимую усталость и, когда все будет кончено, с разрешения комиссара два-три дня не будет появляться в управлении, а уедет на рыбалку или возьмется за садовые дела…