Коваль взглянул в окно. Внизу, на тротуаре, стояла девушка, которую Василий Гущак назвал своей нареченной, девушка, с которой встретился он в тот роковой вечер около института и которая могла засвидетельствовать его алиби только начиная с двадцати трех часов. Эта девушка теперь часто с самого утра стоит около управления внутренних дел, словно ожидая, что вот-вот выведут ее нареченного.
Василий поднял голову.
— Значит, опять в подвал? Я требую, чтобы меня освободили! Это незаконный арест.
— Выпустить вас теперь не так просто, — медленно, словно размышляя, ответил подполковник.
— Посадить, конечно, проще.
Коваль подумал, что среди молодежи встречаются люди, которые решительно ко всему относятся со злой иронией. Это по большей части люди нестойкие, которые за ироническими восклицаниями прячут свою слабость, свои ошибки, а бывает — и преступление. Неужели и этот парень такой слабой закалки, что уже успел разочароваться во всем?
— Вы сами дали следователю материал для этого. Скрывали свою поездку с дедушкой. Когда у вас нашли билет, отрицали, что пытались его уничтожить, что сами разорвали его на кусочки. И, наконец, не хотите помочь установить ваше алиби. Но ведь это же в вашу пользу, а вы ведете себя так, будто бы установление алиби для вас хуже, чем обвинение в убийстве. Ваше собственное поведение и дало основание следователю просить у прокурора санкции на арест. И теперь никто, кроме прокурора, не имеет права его отменить… — Подполковник сделал паузу. — Послушайте, а может быть, это у вас мальчишеское предубеждение: не впутывать друзей, чтобы их не беспокоил следователь?.. Может быть, вы скрываете еще какую-нибудь встречу с товарищами или с девушкой? — Коваль внимательно посмотрел на Василия.
— У меня девушка одна, — нервно проворчал тот. — И вы это знаете. Зовут ее Леся. Я встретился с нею около института в тот проклятый вечер примерно в одиннадцать.
Коваль сжал губы и печально закивал головой. Он уже понял, что этот нахохлившийся парень не пустит ни его, ни кого-то другого в свою жизнь. Не раскроет души. И все-таки сделал еще одну попытку:
— Вспомните хотя бы, по каким улицам вы ходили.
— Не помню.
— Ну как же… Шли, шли… наверно, останавливались, оглядывались, потом шли дальше. Так ведь гуляют все люди. Что привлекло ваше внимание? Вспомните. Это поможет вам восстановить в памяти весь путь.
— Кажется, по бульвару Шевченко шел, потом Владимирская, Крещатик…
— Дальше.
— А дальше не припоминаю.
— И через несколько часов встреча с Лесей. Такой провал памяти, — сочувственно произнес Коваль. — А то, что вы встретились около института именно с Лесей, это правда? Или, может быть, это не Леся была? — Подполковник остановился около стола и потянулся к ящику с таким видом, будто бы там лежали какие-то очень важные документы. — А?
Коваль заметил, что у Василия напряглась и покраснела шея, что парень втянул голову в плечи. Все, связанное с Лесей, и само имя девушки вызывает у него волнение.
Достав новую папиросу, подполковник сказал:
— Можете ее сейчас увидеть. Подойдите к окну.
Глубокое мягкое кресло буквально засосало Василия. Барахтаясь в нем, он еле выбрался.
Коваль наполовину прикрыл спиною окно.
— Не приближайтесь… Она и так стоит здесь как часовой целыми днями.
— А нельзя крикнуть ей? — Горло Василия свело спазмой, и он еле выговорил эти слова.
— Нет, нет! — Коваль полностью закрыл своей широкой спиною окно. — Скажите, почему вы нервничали, придя к Лесе на свидание? Она это заметила. Вы были бледны и очень возбуждены. Только правда, Василий!
Гущак уставился на подполковника.
— Я вас спрашиваю.
— Это ей показалось, — наконец выговорил парень и отошел от окна.
— А если правду?
— Я ничего больше не помню. Я устал.
Он не заметил, как подполковник вызвал конвоира, и вдруг увидел, что милиционер уже стоит у двери, ожидая команды.
— Это ей показалось. Я был абсолютно спокоен, — глухо повторил Василий. И, не оборачиваясь, вышел из кабинета.
5
Лесю Скорик, стоящую около управления внутренних дел, подполковник узнал издали. Она никогда не обращалась к Ковалю, лишь провожала его печальным взглядом, словно приходила сюда только для того, чтобы посмотреть, как идет на работу подполковник милиции.
В это утро, снова заметив девушку, Коваль рассердился. Тревожный взгляд Леси исполнен был упрека. Ему и всему делу, которому он служит. Хорошо: девушка добивается истины. Но как она эту истину толкует? Односторонне. Только как милосердие. Но он ничего ей не может сказать, кроме того, что она уже знает.
Коваль остановился у крыльца, внимательно посмотрел на нее. Леся вспыхнула, подошла, поздоровалась. Он молча кивнул, указывая ей на парадную дверь, куда один за другим входили офицеры.
В кабинете посадил ее в кожаное кресло, в котором она сразу потонула, как накануне ее Василий, сам сел на тот же стул, на котором сидел вчера, разговаривая с Гущаком. Леся прикрыла сумочкой колени и не сводила с подполковника настороженного взгляда. Из глаз ее готовы были и хлынуть слезы, и посыпаться искры радости. Все зависело от того, что скажет Коваль.
— Ну, выкладывайте… Что вы хотите мне сообщить? — спросил он.
Что она хочет сообщить! Леся даже завертелась в кресле от негодования: это говорит он, человек, который решает их с Василием судьбу!
— Зачем же вы ходите сюда? Выстаиваете целыми днями под стенами управления. Это ничего не даст. И откуда у вас столько свободного времени?
— Каникулы…
— Да, — вспомнив Наташу, пробормотал Коваль. На мгновение вообразил, что очутился в пионерском лагере. Зеленый забор, алые полотнища транспарантов и знамен, дорожки, посыпанные песком, шум ветра и солнечные блики на высоких корабельных соснах. А на этом фоне растрепанная легким ветерком короткая мальчишеская прическа Наташки и ее теплые глаза. Как же он по ней соскучился!.. — Да, — повторил он, возвратившись мыслями к Лесе. — Каникулы — это хорошо. Но не надо (хотелось сказать «дочка») проводить время около милицейского подъезда. Уехали бы куда-нибудь, пока все уляжется. В студенческий отряд или в пионерский лагерь.
В глазах Леси появились слезы. «Как можно такое советовать!»
Коваль и сам понимал, что это тот случай, когда логика ничего не стоит, когда чувства изменяют и очертания предметов, и краски и мир становится торжественным, как этюды Шопена, или черным, как грозовая ночь.
Он уважал в человеке такие чувства, хотя и понимал, что они не всегда приводят к счастью. На мгновение увидел на месте Леси свою Наташку и рассердился на себя: идиотское сопоставление.
— У вас есть родители?
— А! — она махнула рукой, ей, мол, сейчас не до них.
И Коваль не без ревности подумал о том, что родители всегда на втором плане — и в радости, и в горе.
— Но ведь он не виноват! — упрямо воскликнула Леся. — Он не мог этого сделать!
— Кто это «он» и чего «не мог сделать»? — строго, официально спросил подполковник.
— Василий!
— Это установит следствие.
— Выпустите его! — В глазах Леси наивная мольба. — Я могу за него поручиться. Он ведь не виноват! И вы сами это знаете… — Она всхлипнула. — Зачем вы мучаете его?
— Не плачьте, пожалуйста, — сказал Коваль, наливая воды в стакан. — И не волнуйтесь. — Он и сам считал, что Суббота погорячился, добиваясь санкции на арест подозреваемого. — Я тоже надеюсь, что Василий скоро будет дома.
К удивлению подполковника, Леся только грустно покачала головой:
— Вам больше некого посадить.
«Ну и ну! — подумалось Ковалю. — Вот тебе и разъяснительная работа среди населения! Сколько людей приходит на беседы с работниками милиции, прокуратуры, суда, а столкнувшись с практикой, такая вот девчонка верит, что милиция «если не найдет преступника, то выдумает его». К тому же для нее все едино — и милиция, и прокуратура, и суд. Одна ошибка, один неосторожный шаг, и у человека на всю жизнь сложились ложные представления, которые, как инфекционное заболевание, передаются другим. И тогда уже ни к чему самая квалифицированная беседа».