Коваль остановился и бросил на следователя испытующий взгляд:
- А вы пробовали фантазировать? Относительно этой самой искомой неизвестной величины?
Суббота помолчал немного. А потом пробормотал что-то о сроках расследования, известных и подполковнику Ковалю, и о том, что, имея доказательства, которые изобличают молодого Гущака, он не счел нужным отвлекать внимание на произвольные предположения.
То, что говорил Суббота, было правильно с точки зрения учебника криминалистики. Но подполковник только поморщился в ответ.
- Перед нами более широкое поле деятельности, чем одна версия. Коваль сказал "перед нами", а не "перед вами", чтобы не задевать самолюбия молодого следователя. - Но ведь следствие и сыск - это творчество, а значит, и фантазия.
- Фантастика - это романы, Дмитрий Иванович! Если следствие начнет фантазировать, до чего же оно дойдет?!
- Я сказал "фантазия", а не "фантастика", - спокойно возразил Коваль. - Кстати, знаете, что писал о воображении, то есть о способности фантазировать, Эйнштейн? Что полет человеческого воображения для науки важнее, чем конкретные знания, потому что знания - ограничены, а воображение охватывает все на свете, стимулирует прогресс и является источником его эволюции. Точнее, по его мнению, воображение - это реальный фактор научного исследования. Мне кажется, он прав. Ну, а в нашем случае мы пока что будем исходить из ваших соображений: якобы у старика Гущака в нашей стране не было никого, кроме родственников, к которым он приехал. Ни давних знакомых, ни когдатошних друзей. Тогда и на самом деле останется у нас одна версия. Пусть будет так.
- Не в Канаду же нам ехать по следам старика! Там было у него, конечно, какое-то окружение. Но не думаю, что он бежал сюда от преследования мафии, которая следом за ним проникла к нам, чтобы рассчитаться со своей жертвой!
- Гм... А хотя бы и в Канаду! Да у вас прекрасная фантазия, Валентин Николаевич! - усмехнулся Коваль. - А то я уж, грешным делом, подумал... Ну ладно, - примирительно закончил он. - В Канаду, пожалуй, все-таки не поедем. Вернемтесь-ка сейчас лучше в Киев. Лейтенант Андрейко занят, выполняет ваше задание, и я сам завтра свяжусь с ОВИРом*, просмотрю документы, касающиеся репатриации Гущака. А сегодня я хотел бы поговорить с его внуком.
_______________
* О В И Р - отдел виз и разрешений на выезд за границу и въезд в
Советский Союз.
Коваль вернул Субботе рисунок, давая этим понять, что заканчивает служебные разговоры, и бодро - куда только девалась усталость! - зашагал к киоску с водой и мороженым, который маячил у стены станционного здания.
4
Василий Гущак вошел в кабинет Коваля, наклонив голову и исподлобья разглядывая обстановку, казенную, но не такую простую, как в комнате, где допрашивал его следователь Суббота. Он увидел широкий, светлого дерева стол, несколько стульев у стены и один - за столом, шкафы с папками. А у стола стояло, по-видимому предназначенное для посетителей, старомодное, но роскошное кожаное кресло.
Единственное, что портило общий вид кабинета и вместе с тем в некотором смысле понравилось Василию (если вообще в милиции что-то может нравиться), это допотопный железный сейф с чернильными кляксами на коричневых стенках и следами пластилина на дверце. Точно такой же сейф Василий видел у следователя, и он словно возвращал парня в уже ставшую для него привычной атмосферу допроса, помогал держаться в постепенно выработавшейся манере поведения.
Их взгляды встретились. И Василий невольно отвернулся - столько было стремительной энергии в немного поблекших глазах хозяина кабинета.
Когда Василий снова взглянул на него, этот человек доброжелательно улыбался.
"Что за игра в кошки-мышки!" - зло подумал парень, решив, что новый следователь, за которого он принял Коваля, пытается искусственно создать непринужденную обстановку, располагающую к откровенности.
Затем он немного успокоился, обратив внимание на погоны Коваля. Подполковничьи звезды на двух просветах и весь облик немолодого офицера с седыми висками вызывали чувство уважения. Василий недавно вернулся из армии и еще не забыл, что такое подполковник. Помнил и то, чем старше начальник, тем проще он держится с солдатом.
- Садитесь, - подполковник указал на кресло.
Подтянув брюки, которые раньше были узковаты, а теперь - без пояса как это раздражало и унижало Василия! - словно стали шире, молодой Гущак сел. Кресло приняло его в свои ласковые объятия, и Василий подумал, что, наверно, оно стоит здесь специально для того, чтобы размагничивать волю допрашиваемых.
От этой мысли в его сердце снова вспыхнула враждебность, и он отвел взгляд в сторону.
Коваль сел не за стол, а рядом с Василием.
- Познакомимся. Подполковник Коваль.
- Зачем нам знакомиться? С протоколами допросов вы, наверно, знакомы. А больше по этому делу добавить не могу ничего.
- Не надо сразу становиться в позу, - дружелюбно заметил Коваль, не сводя с парня пристального взгляда. - Вы, я вижу, наизусть уже знаете некоторые протокольные формулировки. Но официальный лексикон оставим в стороне. Давайте попросту поговорим.
- Я привык говорить "товарищ подполковник", а "попросту" выходит "гражданин". Так, что ли?
- Когда демобилизовались? - Коваль сделал вид, что не замечает озлобленности парня.
- Прошлой осенью.
- В каких служили войсках?
- В ракетных.
- Стратегического действия?
Василий Гущак поднял голову, и Коваль увидел его нахмуренный лоб, сдвинутые на переносице густые брови, сжатые губы. "Типичный холерик, подумал подполковник, - вспыльчивый, подозрительный, упрямый, бурно реагирует на малейшую несправедливость, даже кажущуюся. Но за всем этим упрямством и грубостью, возможно, кроется обыкновенная слабохарактерность".
- Ракеты стратегического действия?
- Я присягу принимал.
Коваль улыбнулся.
- Правильно. А дедушке своему тоже не рассказывали?