Прошло несколько томительных секунд. Я боялся, что сейчас она хватит меня по голове первым попавшимся тяжелым предметом и вышвырнет на улицу. Но в ее глазах мелькнул тот же огонек детского восхищения, который я заметил, когда вернул ей купюру в пятьсот песет, которой она расплатилась за пепси-колу. Я вздохнул с облегчением: похоже, пронесло. Впрочем, если бы я с самого начала помнил о том, что Мерседес всего-то двадцать лет, я бы так не волновался.
— Я тебя ненавижу, — единственное, что я от нее услышал.
И если бы мой опыт в сердечных делах не был так скуден — ни одна из тех четырех шлюх, с которыми мне довелось иметь дело, не оставила следа на невозделанной ниве моего сердца, — я почувствовал бы в эти мгновения страх иного рода и гораздо более обоснованный. Но в книге жизни, которую мне довелось читать, отсутствовала глава, посвященная чистым чувствам, и, когда у меня внутри все сжалось от слов Мерседес, я — дурак! — решил, что это спазм и что не следовало так нажираться за ужином.
— Будет лучше, — предложил я, — если мы продолжим наш разговор с того места, на котором остановились. Итак, за что вас исключили из школы?
— За то, что я убила одного типа.
— Что?!
— Тебе же нужен конкретный ответ.
— Расскажите мне все по порядку.
— Мы с Исабель Перапланой, как ты уже знаешь, были подругами. Она была хорошей девочкой, а я той, что оказывала на нее плохое влияние. Кроме того, она была глупой, а я — смышленой, она — наивной, а я — сведущей во всех вопросах, она была из богатой семьи, я — из бедной. Родители пошли на большие жертвы, чтобы устроить меня в престижную школу. Разумеется, старались они не только ради меня: для них это был один из способов подняться по социальной лестнице. Хотя, вполне возможно, они этого даже не сознавали. Думаю, что я тоже вписывалась в их игру в аристократов. Я постоянно была рядом с семейством Пераплана: проводила с ними каникулы, уезжала и приезжала в их машинах, получала от них подарки — одежду и всякие вещи… Обычная история.
— Я о таком слышу впервые в жизни, — возразил я, хотя последней фразы почти не слышал: отвлекся на минуту, пытаясь представить себе Мерседес-школьницу, которую, впрочем, мне никак не удавалось вообразить без тех округлостей, что произвели на меня такое впечатление, когда я впервые увидел Мерседес сегодняшнюю.
— Подобное положение дел, как ты сам легко можешь догадаться, привело к тому, что у меня стал формироваться нарциссизм — комплекс, который я на той стадии развития, на которой находилась, не могла проанализировать и понять. А следовательно, не могла с ним справиться. В общем, я хочу сказать, что мое „я“ было сильно травмировано.
— Вернемся к фактам.
— Не знаю, когда и как все началось. Исабель Пераплана, должно быть, познакомилась с каким-то типом, скрыв от меня и само знакомство, и обстоятельства, при которых оно произошло. Не знаю, чем он зацепил избалованную девчонку, что она в нем нашла и какие инстинкты и с какими целями он в ней пробуждал, но факт остается фактом: этот тип ее, что называется, соблазнил.
— Она с ним спала?
— Этого я не говорила, — резко оборвала меня Мерседес. — Я говорила о влюбленности. Все остальное — досужие домыслы.
— Почему только домыслы? Разве она вам ничего не рассказывала?
— А почему она должна была мне рассказывать?
— Вы были ее лучшей подругой.
— Лучшей подруге этого никогда не рассказывают, дорогой. Как бы то ни было, однажды Исабель сбежала из школы, чтобы встретиться с ним.
— Она вас предупредила о своих планах?
— Нет.
— Тогда как же вы узнали, что она сбежала, чтобы встретиться с тем парнем?
— Это стало ясно из последующих событий. Дай мне рассказать, не перебивай. Я уже сказала, что Исабель сбежала из школы, чтобы встретиться с ним. Но я к тому времени уже обратила внимание на изменения в ее поведении и была начеку. Дождалась момента, когда она собралась бежать. Ничем себя не выдав, тихо пошла следом за ней. Не перебивай меня. Когда мы пришли на место свидания — а я сразу догадалась, что именно там они собрались встретиться, — я увидела ужасную сцену. Детали я опущу. Может быть, если бы я увидела подобную сцену теперь, она не показалась бы мне ужасной. Но в то время я была еще ребенком, а Пиренеи были Пиренеями. Я уже говорила: я чувствовала себя в долгу перед Исабель Перапланой за все те милости, которыми осыпала меня ее семья. Возможно, я решила тогда, что мне выпал случай отблагодарить подругу и что это единственная возможность, которую мне предоставит судьба, учитывая мое социальное положение. Ни минуты не раздумывая, я схватила нож и вонзила его мерзавцу в спину. Он умер сразу. Мы не знали, что делать с трупом. У Исабель началась истерика, и она позвонила отцу, который немедленно явился в школу и взял все в свои руки. Монахини, обеспокоенные исчезновением Исабель, вызвали полицию. Пераплана переговорил с неким Флоресом из социального отдела…
— Уголовного, — поправил я.
— Все они одинаковые. Полиция проявила понимание. Мы с Исабель были несовершеннолетние. Нас ждала исправительная колония и покалеченные судьбы. Было решено квалифицировать мои действия как вынужденную защиту. Исабель, я так думаю, отправили в Швейцарию — в то время всегда так делали. А меня послали сюда. Молочная ферма, принадлежащая семейству Пераплана, выплачивала мне субсидию. Позднее я добилась, чтобы мне разрешили самой зарабатывать на жизнь. Стала учительницей в местной школе. Остальное к делу уже не относится.
— И что сказали на это твои родители?
— А что они могли сказать? Ничего. Все решал Пераплана и колония для малолетних преступников.
— Они вас навещают?
— На Рождество и на Пасху. Не слишком досаждают.
— Откуда у вас столько книг?
— Сначала мать присылала. Но она покупала только те, что получили премию „Планета“. В конце концов я списалась с одним книжным магазином в Барселоне, и теперь они сначала присылают мне каталоги, а потом книги, которые я выберу.
— Что будет, если вы решите вернуться в Барселону?
— Не знаю и знать не хочу. Срок давности преступления истечет только через четырнадцать лет, я думаю.
— Почему покровительство Перапланы не распространяется на Барселону, Мадрид или другие города?
— Они покровительствуют мне до тех пор, пока я далеко… Пока я словно умерла. Маленькое селение, оторванное от остального мира. Это одно из его достоинств.
Часы пробили двенадцать.
— Последний вопрос. Рукоятка ножа была деревянная или металлическая?
— Какая разница?
— Просто интересно.
— Ради бога, хватит вопросов! Уже час ночи. Идем спать.
— Идем. Только еще не час. Я соврал вам про то, что перевел часы: я не хотел уходить. Еще раз прошу прошения.
— Какая разница? — повторила она, и я не понял, что она имела в виду — нож или часы. — Спать будешь в комнате моих родителей. Постельное белье немного влажное, но чистое. Я дам тебе одеяло — по утрам здесь холодно.
— Можно мне перед сном принять душ?
— Не получится: воду отключают в десять. В семь снова дадут. Потерпи.
Мы поднялись наверх по выщербленным ступенькам и оказались в просторной комнате со скошенным потолком, изъеденными жучком балками и голыми каменными стенами. Посредине комнаты стояла огромная кровать с балдахином и москитной сеткой. Мерседес Негрер достала из шкафа пестрое одеяло, от которого резко пахло нафталином, показала, где включать свет, и, перед тем как закрыть за собой дверь, пожелала мне сладких снов. Я слышал ее шаги в коридоре. Слышал, как открывается и потом закрывается другая дверь и как задвигается засов. Я чувствовал смертельную усталость.
Я лег не раздеваясь, выключил свет, как показала мне Мерседес, и попытался разобраться во всей той лжи, которую мне только что наплели. Но не смог — провалился в глубокий сон.