— Думаю, что еще не успел, — постарался я не выглядеть навязчивым.
— Идем ко мне: от вчерашнего ужина кое-что осталось.
Мы свернули в одну из улочек старого города (из тех, которым не хватает только крыши, чтобы превратиться в клоаку) и остановились перед облезлым потрескавшимся зданием. Из подъезда выскочила ящерица, дожевывавшая жука, в то время как в нее саму уже вонзил острые зубы мышонок, за которым гнался кот. Мы поднялись по лестнице, то и дело зажигая спички, которые тут же гасила струя холодного влажного воздуха, проникавшая сквозь разбитые стекла окон на лестничных площадках, чтобы осветить путь. Добравшись до своей квартиры, сестра, задыхаясь (у нее астма), достала ключ и принялась отпирать дверь.
— Странно, — бормотала она при этом. — Могу поклясться, что я запирала на два оборота. Старею, наверное.
— Не говори глупостей, Кандида. Ты у нас розовый бутон, — успокаивал я сестру, хотя сам уже был начеку: не нравилась мне эта история с ключом.
Я не зря беспокоился: как только Кандида щелкнула выключателем и свет залил единственную комнату квартирки, где сортир был уже почти на лестничной площадке и служил одновременно прихожей, мы оказались лицом к лицу со шведом — тем самым шведом, которого я оставил спать непробудным сном на моей постели. Теперь он смотрел на нас огромными, вылезающими из орбит светлыми глазами, сидя в кресле так прямо, как сидят приехавшие в гости из деревни родственники. Бедная Кандида не сдержала крика.
— Не бойся, — успокоил я сестру, закрывая дверь, — он тебе ничего не сделает.
— Как он сюда попал? — срывающимся шепотом спросила она, словно боясь, что швед нас услышит. — И почему он такой серьезный и тихий?
— На второй вопрос я могу дать точный ответ. А вот что касается первого, тут я в полной растерянности. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что пришел он сюда не своими ногами. Он знал твой адрес?
— Нет. Откуда?!
— Ты могла ему дать.
— Никогда ни одному клиенту! А что, если он?.. — со страхом и отвращением указала она на шведа.
— Ну конечно же. Занемог. Приболел слегка. Бежим отсюда, пока не поздно.
Но было уже поздно. Не успел я закончить фразу, как раздался настойчивый стук в дверь, и мужской голос проревел:
— Полиция!!! Открывайте, или мы взломаем дверь!
Всегда у полиции проблемы с формами глаголов!
Говорят „взломаем“, а сами уже взломали — и уже ввалились в квартирку трое: инспектор в штатском и два громилы в полицейской форме. Все они размахивали дубинками и пистолетами и в унисон кричали:
— Ни с места!!! Вы задержаны!!!
Инструкции были более чем понятны, и мы сочли за благо послушно поднять руки, так что пальцы запутались в паутине, тут и там свисавшей с потолка.
Видя нашу покорность, полицейские в форме успокоились и принялись обыскивать убогое жилище моей сестры, превращая посуду в осколки ударами дубинок, а мебель — в щепки ударами ног. Инспектор с улыбкой, позволявшей увидеть многочисленные золотые коронки, мосты, пломбы и изрядное количество зубного камня, скомандовал, обращаясь к нам:
— Документы, мерзавцы!!!
Моя сестра послушно протянула ему удостоверение личности, в котором, к несчастью для нее, бритвой была подтерта дата рождения, так что инспектор лишь саркастически усмехнулся, словно говоря: „Этот номер не пройдет!“
Полицейские в форме меж тем обнаружили труп, удостоверились, что это действительно труп, и принялись со всей тщательностью его обследовать, после чего радостно закричали: „Ура, инспектор! Они попались! Мы взяли их с поличным!“ — на что инспектор ничего не ответил, так как был занят: продолжал настаивать на том, чтобы я предъявил свой документ, которого я предъявить не мог, так как документа у меня не было (зато был пластиковый пакет с наркотой). Я решил идти ва-банк и прибегнуть к старому, но очень эффективному трюку.
— Дружище, — произнес я спокойным, но уверенным и достаточно громким, чтобы его могли услышать все, голосом, — вы рискуете оказаться замешанным в очень неприятную историю.
— Какую историю? — удивился инспектор.
— Подойдите ближе, любезный, сделайте милость, — попросил я, опуская руки и прижимая их к бокам, частью для придания собственной позе большей внушительности, частью для того, чтобы уменьшить запах подмышек, который всегда усиливается, стоит мне понервничать. — Вы знаете, с кем говорите?
— С куском дерьма.
— Предположение, не лишенное остроумия. Но вы, инспектор, говорите сейчас с доном Сеферино Суграньесом, членом муниципалитета городского управления и владельцем банков, контор по продаже недвижимости, нотариальных контор и судов. И это лишь часть моих второстепенных занятий. Как вы, с проницательностью, свойственной представителям вашей профессии, можете судить, такие люди, как я, не нуждаются в том, чтобы носить в кармане удостоверение личности. У меня не может быть при себе документов не только потому, что наш уважаемый электорат очень удивился бы, увидев меня в подобном одеянии, но и из-за того, что я скрываюсь от нанятых моей женой детективов. Моя жена подала прошение о разводе и теперь следит за каждым моим шагом. Однако удостоверить мою личность может мой шофер, он же мой телохранитель и управляющий многими моими предприятиями (не буду их называть — не хочу, чтобы их махинации бросали тень на мое доброе имя). Он сейчас ждет меня на углу, и у него строгий приказ: известить лично президента Суареса, если через десять минут я не выйду целый и невредимый из этого логова, куда затащила меня обманом гарпия, которую вы видите перед собой. Она и только она виновна в том, что я оказался сейчас в затруднительном положении — без всякой вины с моей стороны, но с очевидным с ее стороны намерением грабежа, шантажа, разврата и прочих наказуемых законом действий, которые, как я уже вижу, она собирается отрицать, что только подтверждает мои обвинения, и к тому же, инспектор, кому вы поверите в сложившихся обстоятельствах: честному гражданину, процветающему предпринимателю, лучшему представителю хищной буржуазии, гордости Каталонии, чести Испании и славе всей империи, или этой отвратительной старой слонихе, у которой воняет изо рта, гетере по профессии (в чем вы сможете убедиться, если проверите содержимое ее сумочки, где, без сомнения, найдете множество презервативов, и не только неиспользованных). Я пообещал ей за исполнение одной услуги — не буду сейчас уточнять какой — немыслимую сумму: тысячу песет. Вот она, эта самая тысяча песет, передаю ее вам в качестве документального подтверждения своей правоты.
И, вынув из кармана реквизированный у мертвого шведа банкнот в тысячу песет, я вложил его в ладонь инспектора, который уставился на деньги с немым изумлением и с явным сомнением по поводу того, как с этими деньгами следует поступить, а я, воспользовавшись моментом, со всей силы ударил его головой в нос, из которого тут же потекла кровь, что я, впрочем, заметил лишь мельком: выбежав через разломанную дверь, я почти кувырком покатился вниз по лестнице с криком: „Не верь ни одному слову, что я о тебе наговорил, Кандида! Это был обманный трюк!“
Впрочем, я не был уверен ни в том, что Кандрида слышит меня среди всего того шума, который поднялся вокруг, ни в том, что слова мои послужат ей утешением. Сзади топали оба полицейских в форме.
Оказавшись на улице, я увидел, что она запружена толпой рабочих, направлявшихся на свою тяжелую работу с узелками, в которых лежал их скудный обед. И так как полицейские уже меня нагоняли (еще бы! при их-то росте, выучке и желании выслужиться!), я принялся кричать во всю силу легких: „Да здравствует Национальная конфедерация труда![10] Даешь рабочие комиссии!!!“ — в ответ на что рабочие подняли кулаки и начали скандировать лозунги похожего содержания. Это вызвало у полицейских, еще не привыкших к произошедшим в стране переменам, ту реакцию, которую я и предвидел, и, воспользовавшись тем, что завязалась нешуточная потасовка, я смог скрыться.
Избавившись от преследователей и едва переведя дух, я начал обдумывать все происшедшее со мной и пришел к выводу, что дела мои очень плохи. Только один человек мог помочь мне и вытащить мою сестру из тюрьмы, в которой ей, без сомнения, предстояло скоро оказаться. И я отправился в телефонную будку (где за отсутствием монет мне пришлось воспользоваться куском проволоки) звонить комиссару Флоресу.
10