Я встретилась глазами с отражением своего лица и почувствовала, что и оно смотрит на меня. Не отражает мой взор, нет — отражение смотрело, как может смотреть вам в глаза посторонний человек, — с тревогой и с интересом.
Тронула улыбкой губы — и отражение ответило улыбкой. Ответило, да — но с запозданием. На какое-то мгновение я даже подумала, что оно не захочет улыбнуться в ответ.
Сердце мое бешено заколотилось, пот выступил на висках. Дыхание стало жарким, как случалось со мной только когда я простывала или когда болела лихорадкой на болотах Нового Света. Если это и есть то великое чудо, о котором меня предупреждал дядюшка Никколо, то я не видела в нем никакого смысла, потому продолжала оставаться перед зеркалом, не побежала прочь от продолжающего смотреть мне зрачок в зрачок собственного двойника.
Улыбки наши застыли и стали походить на гримасы. Это было еще тем более странно, что возле переносицы отражения увидела я одно странное пятнышко, которого не могло быть у меня: маленькую черненькую точечку чуть пониже правой брови. Нет, правой для меня, а для нее — левой…
1566 год от рожества Христова.
Когда-то давным-давно у меня тоже была под правым глазом точно такая же точка. Возникла родинка в тот злосчастный вечер, когда Леопольде Медичи пренебрег мной, а я, растерянная и оскорбленная, оказалась внутри хоровода раскрашенных лиц и пестрых шутовских костюмов.
Бешеная тарантелла со мной во главе неслась по дворцу, пронзая комнаты насквозь линией держащихся друг друга за руки гостей. Вспотевшие от усилий музыканты играли что было мочи, звуки догоняли нас за каждой дверью, в каждой комнате, мы смеялись и кричали что-то бестолковое и веселое, будто сошли с ума от восторга и ощущения благодарности хозяину…
«Вот тебе! — кричало все мое существо. — Вот! Я веселюсь! Не смотря ни на что! Вот как мне хорошо! Вот как здорово!»
Громкий выстрел, похожий на гром пушки, разнесся раскатами по комнатам замка, заставив музыкантов разом смолкнуть, а нас внезапно остановиться и оттого повалиться друг на друга с хохотом и с еще большим восторгом, чем был у нас он во время танца. Кто-то сунул руку мне под подол и заскользил по внутренней стороне ноги вверх, достиг коленки, замер там… я слегка раздвинула ноги, давая понять шалуну, что не против дальнейшего движения…
И смеялась! Ох, как я смеялась в тот момент!
— Хозяин мертв! — проревел мужской голос с надрывом.
Рука шалуна выскользнула наружу. Рядом со мной садился на пол и смотрел в сторону стоящего в дверях мужчину в черном костюме и с непокрытой головой синьор Сильвио из Турина, приславший как-то мне букет цветов, но почему-то так и не зашедший в гости.
— Синьор Леопольдо Медичи мертв! — торжественно повторил человек в черном. — Будьте вы все прокляты!
С этими словами он повернулся к нам спиной и растворился в темноте соседней комнаты, а мы стали подниматься с пола. Синьор Сильвио помог мне справиться с этим занятием, ибо корсет и спицы для растопыривания платья не позволяли мне самой сделать это, а я за это пожала ему пальцы и сказала, что не останусь в долгу. Потом всей толпой пошли в зал бальных танцев, откуда начали своей стремительный бег тарантеллы по комнатам. Почему-то ожидали увидеть мертвого Леопольдо именно там.
«Дурак! — думала я, еще не ощущая трагедии случившегося. — Дать убить себя в такой день! Остались бы на той убогой кровати — был бы жив. А теперь… — и вдруг, словно плотину прорвало. — Как буду жить без тебя?!»
Слезы душили, заставляя напрягаться, чтобы не дать волю чувствам, не разрыдаться на потеху толпе. Я даже улыбалась. Точнее, строила на лице подобие улыбки и сама ненавидела себя за эту гримасу, поглядывая краем глаза за серьезным и озабоченным Сильвио и боясь, что вот он сейчас обернется ко мне и скажет, какая я все-таки негодница.
Но он так и не обернулся в мою сторону, хотя и вел меня, поддерживая за локоть, через все эти проходы и двери, помогая если не протискиваться сквозь то и дело возникающую толпу, то, по крайней мере, оказываться в стороне от толкучки. Поэтому мы пришли в танцевальный зал одними из последних.
Там, посреди огромной комнаты с паркетным тисовым полом в окружении тридцати пар гостей лежало одетое в фиолетовый костюм с белыми чулками тело с оторванной выстрелом напрочь головой. Вместо некрасивого топорноносого лица валялись разбросанные по гладким деревянным плиткам куски кожи с волосами, белые кучки мозга и множество перемешанных с кровью осколков костей и обрывков некогда белого жабо.
— Решился-таки… — с грустью в голосе и так, чтобы слышала лишь я, произнес Сильвио. — Для него, может быть, и лучше.
— Почему? — спросила я, едва сумев разжать губы и оттого тоже тихо.
— Из-за тебя, София, — ответил он. — Если бы Леопольдо не встретил тебя, он бы жил да жил.
И в тот же миг я ощутила странный укол под глазом. А уже утром, перед тем как оказаться дома и лечь спать, глянула в зеркало — и увидела там маленькую родинку. Показалась она мне очень миленькой, хотя и побаливала.
«Бедный Леопольдо… — подумала, помнится я. — Ты — моя третья жертва».
Но ошибалась. Леопольдо был четвертым умершим по моей вине мужчиной. О третьем я еще не знала…
1601 год от Рождества Христова. А теперь точно такая родинка была под глазом моего отражения, хотя я точно знала, что подобного украшения на моем лице давно уже нет.
Пока я раздумывала над этим феноменом, за спиной моего отражения появился паж. Он вышел из-за занавески и телом своим заслонил узор на ней.
В первый момент я даже не поняла, что меня насторожило в нем. Появился новый человек в комнате — и можно, кажется, не бояться странного отражения… Но этот новый человек заслонил, сделал невидимым то, что было за спиной… привидения! Этого не могло быть!..
Продолжая держать руку на стекле зеркала, я резко обернулась…
Ни пажа, ни иного привидения за спиной моей не было.
Я посмотрела в зеркало — паж стоял на том же месте, улыбался мне.
Я убрала руку с зеркала — и паж исчез, а отображение смотреть на меня перестало. Точка под левым глазом исчезла…
Отвалившись на спинку кресла, я почувствовала, как силы покидают меня. Где-то под ложечкой возникла ноющая боль. С трудом дотянулась я до бронзового звоночка с розовой ленточкой, позвонила.
Никого…
Позвонила еще раз.
Вбежала Лючия. Судя по сытой мордочке ее и ворвавшемуся в мою комнату кобелиному запаху, передком своим она успела получить причитающееся, и не успела отдохнуть. Потому была вызовом недовольна, хоть и постаралась скрыть это.
Почти тотчас за служанкой вошел и мавр. Ночной белый колпак на его голове выглядел флагом оскорбленного достоинства. Белая ночная рубашка с торчащими из-под подола черными ногами и розовыми ступнями висела на нем так, что скрывала все недостатки его маленького корявого тела, выделяя лишь выпуклость в том месте, где ноги эти должны соединяться. Хорошая выпуклость.
Эти люди обязаны служить мне верой и правдой за сухой кусок хлеба, я могла наказать их безвинно, могла и убить, а вот разбаловала сдуру, дозволила чувствовать себя людьми. От того и явились по второму зову, с мордами недовольными, сердцами непокорными, ненавидя меня в душе и не очень-то стараясь скрыть этого чувство.
Вот тут-то я с особенной остротой почувствовала свое одиночество в родовом замке. Я стала волчицей в этом каменном логове. И нет ни одной близкой души рядом, не с кем перемолвиться искренним словом, некому выплакаться на грудь, облегчить душу.
— Что-то случилось, синьора? — спросила служанка, едва сдерживая рвущийся из глубины ее зевок.
— Вас испугали, синьора София? — спросил следом мавр вроде бы даже участливо, но при этом смотрел не в глаза мне, а на одну из икон.
Мгновение назад я еще ждала помощи от них, хотела посоветоваться, попросить служанку скоротать со мной эту ночь. Но после первого звука голоса Лючии поняла, что могу оказаться предметом внутренней насмешки каждого из них, возможным персонажем сплетен челяди, которой они обязательно донесут о моих страхах.