По правде говоря, Тагетес и обещал именно это обессилевшему Спараксису, он вообще и не такое бы пообещал ему - только бы тот наконец-таки произнёс вслух одно слово, которое позволило бы забраться в голову к этому полутрупу и забрать его магический дар. Тот самый дар, которого так не хватало Тагетесу для того, чтобы быть на шаг ближе к получению всевластия.
Говорят, именно после получения желаемого дара, он обезумел. Правда, и до этого он не особо отличался адекватностью, но после случившегося, у него сдали все тормоза.
А Спараксис умер, пожалуй, мучительной смертью. Но, Тагетес сдержал своё слово - смерть была практически мгновенна. На площади у замка, в тот день было многолюдно - жандармы согнали туда всех людей, которые только попадались им на пути, причём делали это без разбора и потому в той толпе были и старики, и женщины и даже дети. Люди боялись, поэтому ни у кого даже мысли не было перечить новой власти.
Новый император не пожалел стариков, женщин и детей? Что ж, значит так надо.
Они долго простояли в неизвестности, толпясь в ожидании неминуемого. И вот, толпа ахнула: жандармы под руки тянут абсолютно седого мужчину, свесившего тяжёлую голову себе на грудь. Мужчина настолько обессилен, что не в состоянии шагать на собственных двух и оттого его ноги, словно парализованные скользят по асфальту.
Жандарм хватает его за волосы - лицо мученика теперь ласкают солнечные лучи. Кто-то в толпе, один из первых, с ужасом узнает в нём своего бывшего императора - Спараксиса.
Тем временем неспешно шагая, показывается палач с кричаще красным колпаком на голове, скрывающим его лицо. Вообще он слабо напоминал обыкновенного человека, скорее неудачную копию великана. Мужчина был невероятно высок - два метра в нём было и это как минимум, объёмная мускулатура с чётко выступающими венами внушала священный ужас, ведь такой мог переломать любую шею как тростинку. О жестокости и кровожадности личного палача Тагетеса слагали легенды, которыми мальчишки пугали друг другу во время ночных посиделок у костра.
Зычный голос палача тем временем зачитывал приговор. Суть которого сводилась к одному: эти люди сейчас своими глазами увидят смерть бывшего императора и раз и навсегда запомнят, что подобная участь ждёт всех кто попытается пойти против власти великого Тагетеса.
После короткого кивка головы палача, жандармы вывели на площадь четырёх молодых жеребцов. В воздухе тонко начал витать запах животного пота, пространство содрогнулось от истеричного ржания лоснящихся лошадей и от перестукивания копыт, способных, казалось бы, растереть асфальт в каменную крошку. Лошади в плюс ко всему оказались ещё и необузданными - то и дело вырывались, желая избавиться от привязи. Жандармы быстрыми и отточенными движениями проделывали своё дело явно далеко не в первый раз: привязывали толстые верёвки к конечностям животных, а после и к самому Спараксису. А он даже и не сопротивлялся: то ли был уже не в состоянии это делать, то ли попросту смирился со своей участью и лишь принимал уготованную ему судьбу с мужской храбростью.
Палач медленно вознёс к небу правую руку с почерневшими ногтями на нескольких пальцах, то ли из-за грязи, то из-за гематом.
Жандармы словно дрессированные собаки ждали его команды, замерев с ремнями в руках, сдерживая лошадей.
Толпа словно не дышала: кто-то смотрел и не мог оторвать своё взор от происходящего, кто-то прикрывал глаза детям, а кто-то и вовсе украдкой утирал слёзы в уголках глаз, отчаянно сожалея, что ничем не может помочь смертнику.
Сквозь прорези колпака-маски, тёмные, практически чёрные глаза палача скосились к небольшому окну, которое вело в один из подвалов замка Семи Ветров и встретился взглядом с холодными серыми глазами, наблюдавшими за всем происходящим с маниакальной цепкостью и по истине животным спокойствием.
Палач ждал команды.
И дождался. И с зеркальной точностью повторил жест мужчины: резко опустил руку, ладонью рассекая воздух. Жандармы перестали сдерживать лошадей и отскочили от них на безопасное расстояние. Хлысты свистели в воздухе, заставляя лошадей свирепеть ещё больше, доводя их едва ли не до бешенства.
Толпа кричала от ужаса всего происходящего, преимущественно женскими голосами. И, пожалуй, крики эти были вызваны в большей степени не убийством, произошедшим у них на глазах, а тем, что два жеребца, окончательно потеряв рассудок, поскакали через визжащую толпу в пути к своей свободе, а за ними по асфальту тянулись человеческие ноги.