Так вот, Бальтазар зашёл в мою комнату и доложил, что меня спрашивает дама, и что она ожидает в приёмной.
– Госпожа Шмерц? – поморщился я.
– Нет. Она отрекомендовалась госпожой Фрюлинг. Пожилая дама, – уточнил Бальтазар.
Фрюлинг? Это имя мне ничего не говорило. Возможно, это одна из приятельниц госпожи Шмерц? Но я не мог припомнить среди её знакомых особ пожилого возраста.
Любопытство пересилило во мне нежелание общаться с людьми, и я сказал Бальтазару:
– Передай, я сейчас выйду.
Я наскоро привел себя в порядок и отправился в приёмную.
33. Вторая фотография (продолжение). Госпожа Фрюлинг
В приёмной меня, действительно, ожидала пожилая дама. Она привстала при моём появлении, но я попросил её сесть. Надо сказать, что в доме Шмерцев я вырос достаточно невоспитанным ребёнком (ведь моим воспитанием, по сути дела, никто не занимался). Но в лицее нас с первого дня стали обучать правилам этикета и поведения в обществе. И кое-что я уже усвоил.
Итак, я предложил даме сесть, но что делать дальше, я не знал. Несколько секунд мы рассматривали друг друга.
Да, передо мной была, безусловно, немолодая женщина, но никто и никогда не решился бы назвать её старухой. Стройная осанка сохранилась не только благодаря корсету (который в то время носили все дамы), но и из-за присущего ей чувства собственного достоинства и благородства, при этом без малейшей тени самодовольства и высокомерия. Одета госпожа Фрюлинг была скромно, но изысканно, так, что в первую очередь привлекал внимание не её наряд, а она сама. Обычно она предпочитала носить одежду оливковых или жемчужно-серых цветов, что очень гармонировало с её тёмно-серыми глазами и почти полностью седыми волосами. Госпожа Фрюлинг смотрела на меня доброжелательно и с лёгкой, едва заметной улыбкой.
Я копался в своей памяти и старался припомнить, знаю ли я эту даму. Я чётко понимал, что среди приятельниц госпожи Шмерц её не было. Какие люди навещали моих родителей, когда те были живы, я совершенно не помнил. Странно, но пережитое горе поставило в моей памяти как бы высокую стену, и я очень смутно помнил, что было «до». Я даже стал забывать лица слуг, а знакомых не помнил вовсе.
Однако образ женщины, сидевшей напротив меня, всплывал со дна моего сознания и сразу же исчезал, что очень огорчало меня.
Госпожа Фрюлинг прервала неловкое молчание первая:
– Ваше сиятельство, вы меня не узнаёте?
– Н-нет, – пробормотал я. – А что, мы знакомы?
– Ну, конечно, вы были тогда малы и вряд ли обращали большое внимание на тех, кто бывал в вашем доме.
– Мы – родня? – решился я уточнить (хотя госпожа Шмерц много раз жаловалась своим приятельницам, что у меня не осталось, ну совсем никакой родни, поэтому она должна была взвалить на себя тяжкий крест присмотра за мной).
– В некотором роде – да, родня, но только не кровная, а скорее духовная. Я – крёстная мать вашей мамы, графини Севастианы. Мы с вашей бабушкой были большими подругами, вместе учились в гимназии, были подружками на свадьбе друг у друга. Потом нам приходилось часто разлучаться, потому что мой муж был дипломатом, и наша семья иногда по нескольку лет жила за границей. В очередной наш приезд на родину ваша бабушка поделилась радостной новостью: она ждала ребёнка. Моя подруга уже несколько лет была замужем, но детей всё не было, что её очень огорчало. И вдруг, такая радость! Мы договорились, что если родится девочка, то я буду её крёстной. У нас принято, что у девочек бывают только крёстные матери, а у мальчиков – крёстные отцы.
Так и случилось. Родилась прелестная девчушка, которую в крещении нарекли Севастианой. Я любила крестницу как свою родную дочь. Да её и невозможно было не любить. Она была милым, добрым ребёнком с живой фантазией и богатым воображением. Она была неистощима в изобретении новых игр, обожала читать книжки, и сама придумывала всякие истории. Маленькая Севви росла, и всё ярче расцветала её красота. Она хорошо пела, играла на фортепиано, а в танцах ей не было равных. Вокруг девушки всегда было много воздыхателей и искателей её руки. Но Севастиана не была ветреной кокеткой, поэтому к выбору спутника жизни отнеслась ответственно.