– Уи, уи! Это вино не из здешних мест. Его чем больше пьешь, тем лущще оно на вкус. На-ка, вот! – Карлик чуть слышно икнул.
– Не привык я пить много вина, – Витус отложил фляжку с вином.
Плоское лицо карлика налилось кровью.
– Выпей, чего там!
Витус выпил еще. Вино было чересчур крепким, какими бывают дешевые вина – не то, что те, которые ему доводилось пробовать прежде. А может быть, все дело в том, что монахи знали толк в винах и всегда считали, что выпить доброго вина в меру отнюдь не грех.
– К сожалению, твое вино что-то горчит...
– Ну, еще глоток-другой, и я к тебе больше приставать не буду, клянусь святой Марией!
– Ну, если так настаиваешь, – Витус сделал еще глоток, и вдруг красная краска с лица карлика пропала, оно стало фиолетовым, а потом светло-зеленым. Оно донельзя сузилось, а потом вдруг расплылось, разделилось на части, которые разлетелись, как осколки. Словно из дальней дали он услышал голос:
– Они позовут тебя на большой совет при дворе, там тебя и припещатают: дергать будут, щипать, тискать, таскать за волосы...
Четыре маленьких колючих глаза вертелись на этом лице, приковывая к себе взгляд Витуса. Число этих глаз все время увеличивалось. Их все больше и больше! Бесчисленное количество ртов, напоминающих рот рыбы, открывались и закрывались попеременно:
– Тити-мити сюда, ястреб в сутане! Сюда, в ящик! – свистящим шепотом произносили они. – Спи сладко! Ты мой, ты в моих руках!..
Земля приподнялась, как будто кто-то складывал ее поперек, с шумом ударила его по лбу – и Витус провалился в бездонную пропасть...
МАГИСТР ГАРСИЯ
Может быть, я не из самых слабых, но всегда сочувствовал слабейшим.
На нем была накидка из сукна, которое не сгибалось, словно жестяное, и было облеплено золотыми эскудо. От этой накидки исходил сияющий свет, резавший глаза. Шел он донельзя медленно, потому что накидка на нем оказалась невероятно тяжелой. Камни под ногами были острыми и ребристыми, при каждом прикосновении к ним слышалось пренеприятное громыханье.
Две черные птицы пронзительно кричали в небе, потом они стрелой бросились вниз и вонзили свои клювы ему в бока. Подлетали все новые и новые птицы, клевали его там и сям и падали на землю в виде каплунов. Витус попытался скрыться от них, прибавить шагу. Но с каждым шагом уменьшался в росте. Ощущение такое, будто, идя по ровной земле, спускаешься по лестнице вниз. В конце концов он до того уменьшился, что, сделав следующий шаг, свободно мог бы выйти из накидки, оставив усыпанную золотыми монетами оболочку за спиной.
Он огляделся. В сторонке стояли отец Гаудек и отец Томас, равномерно покачивающие головами. Потом они отпрянули, потому что остановившаяся как бы сама по себе накидка вдруг с шумом рухнула, выпустив находившийся внутри него воздух и превратившись в итоге в пригоршню золотистой пыли. Из этой пыли выползла змея. Гаудек и Томас зашипели то ли на нее, то ли сами по себе. Змея плотоядно поводила языком, подползла к Витусу вплотную и ужалила его в запястье. Святые отцы опять зашипели. Змея укусила еще раз – в другое запястье. Потом стало ясно, что она обвила его тело неразрывным кольцом. Гаудек с Томасом подошли и старались это обруч разорвать...
– Эй, ты там! – заорал у него над самым ухом зычный мужской голос. – Ты еще жив?
Кто-то тряс его за плечи. Витус открыл глаза и увидел... Сначала он ничего не увидел. Он лежал в помещении, которое впору было назвать темницей. Голос, взывающий к нему, принадлежал человеку, контуры которого юноша воспринимал смутно. Голова его пылала, в желудке все переворачивалось. Острый запах испражнений не давал дышать по-людски.
– Пожалуйста, воды, – бессильно прошептал он. К его губам поднесли стакан с водой. Юноша сделал один-единственный глоток – и его сразу вырвало. Он повернулся на другой бок, чтобы своим видом не оскорблять присутствующих.
– Он жив, – с удовлетворением произнес твердый мужской голос.
– Где я? – спросил он.
Новая волна тошноты заставила его тело конвульсивно содрогаться. Витуса снова вырвало, еще обильнее, чем в первый раз.
Обладатель твердого голоса вытер тряпкой нечистоты с пола. Очевидно, вид Витуса его вовсе не смущал.
– Ты в тюремной камере. В городе, который называется Досвальдес. Тебя арестовала и доставила сюда инквизиция.
– Так точно, ты в заднице у церкви, – захихикал другой голос.
Волна воспоминаний накатывала на него, но медленно.
– Где мои вещи? И что с горбуном?
– Не тревожься, мальчик мой, – успокаивал его твердый голос. – Личные вещи арестованных регистрируются и сберегаются. Ни о каком горбуне мне ничего не известно. Если он был твоим другом, ему повезло, потому что, когда тебя арестовали, ты был один. И привезли сюда тебя одного.
Ранним утром следующего дня, когда свет проник в камеру сквозь три узкие прорези в стене, он увидел, что обладатель твердого голоса – невысокого роста мужчина. Витус прикинул: на вид ему лет тридцать. Черты лица правильные, прядки коротких каштановых волос спадают на высокий лоб, глаза умные, дружелюбные. Он то и дело прищуривался – значит, был близорук. Витусу он с самого начала понравился.
– Надеюсь, ты чувствуешь себя получше, – сказал незнакомец. – Я магистр права Рамиро Гарсия.
Он лежал справа от Витуса, совсем рядом, опираясь на локти. В руках он держал полоску полотна, которую повязывал на глаза, как ребенок, который собирается играть в прятки.
Витус тоже слегка приподнялся, чтобы получше наблюдать за тем, что тот собирается делать. Запястье саднило, но молодой человек не обращал на это внимания.
– Да вроде ничего.
– Вот и ладно! – кивнул тот, завязав глаза. – Чтобы предупредить вопрос, сразу объясню, зачем мне повязка на глазах. Тому есть две причины: одна физического свойства, а другая – метафизического. С какой начать?
– Я не понимаю...
– Начнем с физической, – маленький человек, наверное, был рад, что заполучил слушателя. – Ты не мог не заметить, что в камере невыносимо воняет человеческими испражнениями. Причина вон в той дыре, что справа от меня в углу. Я опасаюсь, что в вони этой содержатся миазмы, которые повредят моему зрению.
– Миазмы?.. – Витус знал, что так называют невидимые частицы, способные вызывать заразные болезни, в том числе чуму, и удивился.
– Именно они. Эта болезнетворная материя, проникающая в мозг через зрачки, становится причиной безумия.
О подобной опасности Витусу прежде слышать не приходилось.
– Почему бы тебе тогда просто не закрыть глаза?
– Кто же выдержит целый день с закрытыми глазами? Помимо всего прочего, – продолжал магистр, – пенька, а эта тряпица из пеньки, физически противостоит миазмам лучше, чем тонкая кожа человеческого века.
– А метафизическая причина?
– О-о, метафизическая причина – это картины, возникающие перед моим внутренним взором, благодаря этой повязке. Тюремные стены превращаются в каменистое побережье моей родины, а соломенный тюфяк, на котором я лежу, – в цветущий луг. Перепачканный в грязи и нечистотах узник обращается в соблазнительную девушку...
– Теперь я понимаю. Ты прибегаешь к помощи фантазии, чтобы, так сказать, освободиться...
– Да, в любое время дня и ночи, – кивнул магистр Гарсия. – Преимущество состоит в том, что я могу мечтать с открытыми глазами, а миазмы мне при этом навредить не могут! Но я установил еще кое-что...
– Что же?
– Что, когда глаза завязаны, наблюдательность обостряется. Лишь когда твои глаза закрыты, а тебе необходимо постичь и описать особенности людей или предметов, ты замечаешь, как мало внимания ты обращал на это прежде. Поэтому я теперь стараюсь попристальнее вглядываться во все, что меня окружает, чтобы впоследствии – если потребуется! – точно описать любой предмет.
Для пущей убедительности он несколько раз кивнул.
– Кроме того, это отличное упражнение, чтобы не тронуться умом здесь. Возьмем, к примеру, тебя. Тебя бросили в эту камеру прошлой ночью, ты был недвижим. Я не знал поначалу, жив ли ты, потому что ты не шевелился и дышал очень слабо. Потом я решил, что они вряд ли бросили бы в темницу мертвого. Выходит, ты был жив еще. Я занялся тобой, и оказалось, что ты жив.