– Неужели вы ничего не знаете о моих родителях, преподобный отец?
– Я хочу рассказать тебе, что произошло тогда, 9 марта anno 1556.
– В день моего рождения?
– Строго говоря, ты родился не 9 марта. Просто в этот день я тебя нашел. И «назначил» его твоим днем рождения, – старец глубоко втянул воздух и продолжал почти шепотом, но без затяжных пауз: – Это было примерно за два часа до утренней молитвы, когда я вышел за главные ворота Камподиоса, чтобы отправиться в Пунта-де-ла-Крус. Там лежал при смерти крестьянин, которого я знал уже много лет, – благочестивый христианин, который, конечно, заслужил прощение всех его грехов. Я мысленно готовился произнести слова, которыми провожу его в последний путь, как вдруг услышал какие-то звуки, которые доносились от кустов шиповника, росших неподалеку от дороги. Сначала я подумал, что мне послышалось, но вот эти звуки повторились. Я осторожно подошел поближе, думая, что увижу новорожденных котят, а рядом их мать, готовую на все ради их спасения. Каково же было мое удивление, когда я увидел дитя в красной пеленке...
– И этим ребенком был я?
– Верно, сын мой. Но позволь мне продолжить... Я, значит, поднял тебя и внимательно всего оглядел. Я не слишком-то разбирался в грудных младенцах, однако сразу понял две вещи: ребенку от роду недели три, может, месяц – не больше, и дитя это больно. Лицо у тебя было иссиня-красным, а маленькие щечки – холодными, как лед, хотя само тельце горело. Приглядевшись повнимательнее, я, разумеется, понял, что держу в руках мальчика. «Сколько времени он мог пролежать вот так, на сырой земле?» – спрашивал я себя. Я сообразил, что тебе немедленно нужна помощь опытного врача! Вернувшись в монастырь, я передал тебя отцу Томасу, твердо рассчитывая, что он тебя своими заботами не оставит и жизнь твою спасет...
Вернулся я в Камподиос на другой день к вечеру, потому что крестьянин отходил долго и тяжело. Едва переступив порог монастырского лазарета, я по выражению лица братьев, обступивших твою постель, догадался, что дела неважные. Отец Томас поставил диагноз «двустороннее воспаление легких». Никто из братьев не верил, что ты выдюжишь. Тем не менее отец Томас сделал все, что мог. Чтобы понизить температуру, он впрыснул тебе горячую сыворотку бычьей крови, растирал грудь камфорным маслом, чтобы облегчить тебе дыхание, и прикладывал холодные компрессы к твоим крохотным ножкам. Воистину, он так трогательно заботился о тебе... Никогда прежде я его таким не видел.
Когда около полуночи отец Томас заснул от усталости, за тобой стал ухаживать я, но под утро и меня сморил сон. Проснулся я, когда за окном давно уже стоял светлый день. Весь распорядок моей монашеской жизни был нарушен. Первым делом я подумал о заутрене, которую пропустил, а тем самым упустил возможность помолиться за тебя. В ответ на свои невеселые мысли я услышал требовательные крики из другого угла комнаты.
«Слава Иисусу Христу!» – воскликнул я, не веря ушам своим... Это впрямь произошло: ты пережил эту ночь, и кризис миновал. Всевышний вторично даровал тебе жизнь... – Жизнь по-латыни vita, а в мужском роде – vitus. Так пусть это и станет твоим именем, решил я.
Губы Витуса безмолвно повторили это имя, неожиданно по-новому зазвучавшее для него.
– Витус... И что, нет никаких сведений о том, кто я и откуда взялся?
– Сведений? Н-ну... – едва слышно прошептал старец, – есть, пожалуй, один знак. Но я не хотел бы, чтобы у тебя возникли напрасные надежды. Может быть, это ничего и не значит.
– Знак? Какой знак?
– Не торопи меня, мне совсем трудно дышать. – Гардинус попытался глубоко вдохнуть, чувствуя, что силы его на исходе. Он заморгал глазами, потому что свет дня начал меркнуть для него, но все-таки еще раз приподнялся на подушке: – Когда я нашел тебя, я кое на что обратил внимание: пеленкой тебе служил платок из тяжелой камчатой ткани.
– Из камчатой ткани? – удивился Витус. – Какой необычный материал для детской пеленки!
– Правильно. Но что меня особенно удивило, так это вытканный на платке герб. – Старец указал глазами на дальний угол комнаты:
– Видишь мой дубовый сундук?
– Да, преподобный отец.
– В нем он и лежит.
Несколько шагов, и Витус оказался перед сундуком, достал из него платок. Это была тяжелая ткань, в два раза больше, чем обычная пеленка. За долгие годы пребывания в сундуке платок слежался, но был в полной целости и сохранности.
– Дай мне пощупать его рукой... Да, это он, тот самый, никаких сомнений... – узловатые пальцы прощупывали золотистые нити, которыми в верхнем углу платка был вышит рычащий лев. Подобно змее, тело льва обвивалось вокруг какого-то круглого объекта.
– Взгляни-ка, это округлое нечто напоминает земной шар, или, вернее, глобус. – Его пальцы продолжали ощупывать платок. – На первый взгляд, мы видим в самом центре стилизованный корабль, но при ближайшем рассмотрении ты заметишь, что оба паруса у него не только треугольные, но и являются как бы зеркальным отражением один другого.
– Вижу, вижу! – кивнул Витус. – А что вы скажете о льве?
– Лев как геральдический элемент мало о чем говорит. Он встречается на гербах дворян всего мира. А вот двойные паруса могут оказаться символом, единственным в своем роде, тем более, что каждый из них несет свой знак.
Ладони старца разгладили платок, чтобы Витус мог разглядеть каждую мелочь. Тот пристально разглядывал и сравнивал оба паруса.
– На левом мы видим крест, а на правом – меч!
– Все так и есть. А теперь приглядись к корпусу корабля. Киль полукруглый и проходит тем самым строго параллельно экватору, отчего возникает впечатление, будто судно находится в кругосветном плавании.
– И что бы это могло означать? – вопросительно взглянул на него Витус.
– Я долго размышлял над этим. Предположим, округлый предмет действительно символизирует шарообразную форму Земли (тебе известно, что этот тезис церковью отрицается и что немало его сторонников приняли смерть на костре). Да, если допустить это, можно предположить, что носители этого герба были мореплавателями.
Старец умолк, с трудом переводя дух. Затем продолжил:
– Куда определеннее представляются мне символы меча и креста. То и другое служит доказательством религиозности и воинственности носителей герба.
– Преподобный отец, вы считаете, что это герб моей семьи?
– Ах, Витус... Камчатый платок сам по себе мало что значит. Откуда нам известно, кому он принадлежал? Кто-то завернул тебя в него и положил перед воротами нашей обители. Одно я знаю точно: ни одному из испанских родов этот герб не принадлежит. – Он слабо улыбнулся. – Если это твой герб, выходит, по происхождению ты не испанец. Что меня вовсе не удивляет, ибо горячности, свойственной иберийцам, я в тебе никогда не замечал...
Витус в глубокой задумчивости поглаживал платок. Он не знал, кто его родители, но всегда считал себя испанцем. А теперь он неизвестно кто. У него ни родителей, ни родины, ни будущего, и даже именем своим он обязан перенесенной в младенчестве хвори.
Ощущение полнейшего одиночества охватило его.
Юноша отвернулся, чтобы скрыть свою слабость, но рука старца потянула его к себе.
– Будь мужественным, сын мой, – прошептал Гардинус, и Витус к своему удивлению заметил, что старец вот-вот прослезится. – Начни новую жизнь, иди в мир, борись, сражайся. С какой радостью я был бы рядом с тобой... – Он легонько похлопал Витуса по спине. – Прошу тебя, открой сундук еще раз. На самом дне ты найдешь кошель.
Витус перебрал содержимое сундука. В основном там были сложены старинные фолианты.