Что же такое реальность в науке? Реальны ли протоны и электроны, которых никто не видел и которые в принципе можно описать как волну?
"Мы представляем себе, — пишет Борн, — римлян времен Цезаря или китайцев времен Конфуция как реальных, хотя мы не имеем никакой возможности это представление проверить таким же образом, как этого требует Дингль для молекул..."
Эти давние споры мне вспоминались, когда я слышал сейсмологов, требующих не увлекаться теоретизированием, видящих задачу только в получении все лучшего материала. Приходилось слышать (и не только в сейсмологии) слова "теоретик", "гипотеза", употребляемые почти как оскорбление — позиция, удобная тем, что до поры до времени она неуязвима: скептик не брался за прогноз, значит, и не виноват в ошибке. А виноват энтузиаст, взявшийся за прогноз (хотя и знал, что может ошибиться).
Сейсмограф и его параметры — это реальность, а все остальное — фантазия? Тогда для чего сейсмограф? И тут мы оказываемся перед странным обстоятельством. Сколь часто, зная плохо и неточно детали, наука верно схватывала суть явления в теории, в целом. Вегенер плохо знал геологию, а геология тогда плохо знала Землю, да и все почти детали придуманного Вегенером механизма дрейфа материков подверглась экспериментальной переоценке. А идея в целом осталась. Она в каком-то смысле оказалась ближе к реальности, чем факты, которыми Вегенер оперировал для создания и подтверждения теории (например, представления, о расплавленной подкоровой массе).
Леверье, высчитавший орбиту Нептуна, тут же по этим вычислениям обнаруженного, серьезно ошибался в исходных данных для своих вычислений. Но путь обобщения, найденный им, обеспечил успех даже при этих исходных ошибках.
Полной аналогии с разрывом коры при землетрясении, разрывом, происходящим в сплошной среде, подготовленным напряжениями на огромном пространстве, мы в нашей обыденной жизни не найдем. В этом смысле очаг землетрясений для нас всегда окажется "не совсем реальным". Но теории, описывающие очаг, без сомнения, все ближе подходят к реальности и когда-нибудь подойдут ближе, чем самое развитое "вещественное" представление, полученное лабораторным путем.
Значит, может быть реальностью и то, что нельзя пощупать... Довольно долго сейсмологи нашей экспедиции (да и не только нашей) пытались поймать причинно-следственную связь, ведущую к прогнозу, в буквальном смысле слова с поличным. По трем-четырем толчкам, давшим как будто пониженное значение отношений скоростей сейсмических волн, пытались построить прогностическую кривую. Все усилия оказывались напрасными. В Гармском районе каждый день происходят десятки землетрясений, и при великом разнообразии природных условий и процессов, идущих в районе, три-четыре точки на кривой требуют введения стольких оговорок, поправок, дополнительных проверок, что уже просто ничего не значат. И тут доверительность, уважительность к природе не просто симпатичное свойство характера, но и лучший деловой путь к истине.
Явление не может себя не обнаружить (необходимость, детерминизм!) в статистике как будто случайного разброса всех значений отношений скоростей, какие только есть в нашем распоряжении. Мысль А. Николаева о ненасильственном, ненавязчивом подходе к объекту исследования (брать от него то, что он в настоящее время может дать) кажется глубоко философской, диалектической. Подвижная грань (отношения дополнительности между вероятностным и детерминистским подходом) обеспечивает максимально возможную на сегодня точность сейсмического прогноза, позволяет победить хорошо знакомый страх перед ответственностью предсказания.
Необходимость и случайность в сумме образуют нечто охватываемое словом "возможность". В последнее время многие исследователи очень много внимания уделяют именно понятию возможного в этом мире. И действительно, как было бы заманчиво разграничить раз и навсегда возможное и невозможное. Скольких лишних непроизводительных усилий это позволило бы избежать!
Академик Г. И. Наан несколько лет назад высказал мысль, что наша Вселенная, состоящая из частиц и античастиц, могла возникнуть из... вакуума при полном соблюдении всех законов сохранения. "Ничто действительно не может породить нечто, но оно может породить нечто и антинечто". Я не могу не отметить, что почти в тех же выражениях 160 лет тому назад представил рождение материи "Мефистофель натурфилософского умозрения" Л. Окен, исходя просто из общих соображений симметрии. Уже появилось название для будущей науки о симметрии всего сущего — симметрика. И энтузиасты этой науки из химии, биологии, геонаук и даже социологии и науковедения занялись работой, подобной той, которую проделали когда-то Д. И. Менделеев и Н. И. Вавилов: они графят листы бумаги, отмечая формы и антиформы, выделяя пустые, незаполненные клетки, еще ждущие заполнения. Все возможное в природе должно в ней появиться. "Диссиметрия творит явления", — сказал когда-то великий физик П. Кюри.