— У меня, мадемуазель, свои принципы: я деист; уверяю вас, это очень выгодно. Не нужно терять времени над рассуждениями о целой куче вещей и можно гораздо полнее наслаждаться жизнью. Вы страстно влюблены в науку и стремитесь в Пьедраду, как на паломничество, а я еду туда, чтоб заработать немножко денег, добиться затем докторской степени, устроить себе положение и отдать руку и сердце какой-нибудь женщине, которая будет на меня глядеть глупенькими глазами, в то время, как я буду развертывать перед ней биологические чудеса.
— С вами никак нельзя разговаривать серьезно, — засмеялась она.
— Я стараюсь использовать остаток своих дней. Не очень-то весело, вероятно, будет жить на пустынной скале с этим старым отшельником, погруженным в свои биологические грезы.
— Вы ошибаетесь! Зоммервиль... я хочу сказать доктор Шарль... — Смутившись тем, что выдала чужую тайну, она, отвернув голову, прошептала:
— Рано или поздно вы все равно бы узнали.
— Зоммервиль, Зоммервиль... позвольте. Это англичанин, поселившийся во Франции... Очень богатый... Занимался бактериологией... Чорт возьми!.. Помню, помню!.. Его знаменитый доклад в Медицинской Академии о происхождении и лечении рака, несколько спорных случаев излечения и несколько смертных случаев...
— Три старика, — поправила она: — их предупредили о том, что у них крайняя степень болезни.
— Я не помню подробностей, это было пять-шесть лет тому назад. Но у меня осталось такое впечатление, что Зоммервиль настоящий ученый, и что к нему отнеслись несправедливо. Искренне говорю вам, мадемуазель, что возможность работать с ним вместе восхищает меня.
— Этот человек заслуживает любви, — произнесла она вполголоса, как бы про себя.
— Я начинаю припоминать... — продолжал Жюльен Мутэ: — Два-три года тому назад газеты снова заговорили о нем, не так ли? Мне кажется, это был скандал на почве развода...
— Да... — ответила с волнением в голосе девушка: — гадкая история... Недостойная женщина.
— Да, это та пошлость, которая не щадит даже и великих людей.
Разговор возобновился после обеда. Под небом, в котором сверкали звезды, пароход рассекал отливавшую фосфорным светом поверхность, оставляя позади себя длинную огненную полосу. Воздух был насыщен мягким опьяняющим теплом. В темноте слышался глухой шопот. Чей-то женский голос напевал томную испанскую песенку под отдаленный аккомпанемент и журчание машин.
— Хочется мечтать о неге... — прошептал Жюльен Мутэ, которого тяготило молчание его спутницы: — Настоящая ночь любви. Кто не сделается поэтом под этим божественным небом Антильских островов?
Его голос был насыщен той нежностью, которая когда-то нашла себе несколько жертв среди нимф латинского квартала. Рука его тихо скользнула по перилам в поисках руки Алинь. Предупреждая прикосновение, она отодвинулась, не очень резко, но с насмешкой, которая уязвила его самолюбие сердцееда.
— Я вижу, что, действительно, небо Антильских островов совершает чудеса, оно внушает вам почти трогательную сантиментальность. Как жаль, что все это направлено не по адресу женщины с глупенькими глазами, о которой вы мечтаете.
Он уже готов был рассердиться и ответить ей дерзостью. Но добродушно сознался:
— Вы правы, мадемуазель, что смеетесь надо мной; я этого заслужил, но, надеюсь, что вам еще отомщу. Ведь, когда-нибудь и вы влюбитесь.
— О, нет, не думаю! Как товарищу могу вам сказать, что это психическое состояние ничего не говорит мне.
— До того момента, когда появление избранника растопит ту ледяную глыбу, которую вы собой представляете. Не останетесь же вы до бесконечности невестой Науки. И не воображайте этого!
Она смеялась, прислонившись к перилам. Он подошел ближе, чтоб заглянуть ей в глаза, отражавшие огни фонарей.
— Стойте, я отгадал, я проник в тайну вашей души, я знаю, кто будет вашим избранником! Очень просто: доктор Шарль!
— У вас манера шутить!
— Нет, я серьезно. Чудесная партия как для вас, так и для него. Он богат, разведен.
— Овдовел два года тому назад, — поправила она, поддерживая его шутливый тон.
— Еще лучше! Кроме того, безумно влюблен в науку, как и вы.
— Ему пятьдесят лет...
— Пустяки!
— У него взрослый сын, изучающий риторику.
— Зато, какое счастье погрузиться одновременно в чары науки и любви!
И, комически подняв руки, он обернулся к югу и серьезно проговорил:
— Привет тебе, отшельник Пьедрады, которому предназначено растопить сердце этой крошки!
Она пожала плечами и возразила голосом, в котором звучало глубокое волнение: