— Пойдемте! Все равно вы ничего не измените, — сказал ему старик и пошел к графской спальне.
Григорий Алексеевич покорно последовал за ним.
Граф провел беспокойную ночь в полузабытье и в бреду. Однако к утру ему стало лучше — он успокоился.
Рыбачевского земский доктор сам повез в Москву с первым поездом.
Старый камердинер всю ночь провел у постели графа, а утром Овинский отослал его, чтобы он отдохнул. Старик пошел в сад, на насыпь, Овинский же остался у больного.
Граф долго лежал тихо, потом попросил пить, затем опять долго смотрел на сидевшего у него в ногах Овинского. Лицо его из бледного стало почти сквозным и странно сливалось теперь с белизной седых волос, бороды и полотна подушки. Свет из окна прямо падал на него. Хотели опустить занавеску, но граф не позволил.
— Неясно! — произнес он наконец, строго на этот раз глядя на Овинского.
Тот старчески кротко посмотрел на него и ответил:
— Что неясно, граф?
— Неясно, почему вы позволили мне так легко унести часы… во Флоренции, — граф приостановился, глубоким вздохом забрал воздух и докончил: — И отчего они не были спрятаны у вас, а лежали на столе, на виду?
Вслед за тем граф закрыл глаза и отвернул слегка голову к стене, как бы не ожидая ответа от Овинского.
Брови того поднялись, и жалкое лицо стало еще более жалким.
— Они были у меня спрятаны, — заговорил он. — О, они всегда были у меня спрятаны, я их берег, как зеницу ока… я их берег!.. Их никто никогда не видел у меня… Вы ведь знаете, что это было повторение труда Симона Конарского?
Граф ничего не ответил.
— Но вы не знаете, может быть, что в буквах этих часов содержится ключ к великому Зогар-Зефироту?
Граф открыл глаза.
— Знаю!
— Если знаете, то, вероятно, имея в руках ключ, искали подлинный текст Зогар-Зефирота?
— Всю жизнь!
— И он не давался вам?
Граф одними глазами показал, что нет.
— Ну, вот видите! И у меня был такой же ключ в руках, и я всю жизнь искал подлинный текст. И вдруг во Флоренции, в книжной лавке еврея-букиниста…
— Я тоже бывал у него! — проговорил Горский.
— Я нашел кусок пергамента, цену которого вы можете знать.
— У букиниста-еврея?
— Да.
— Сколько раз я бывал у него и искал! — повторил Горский.
— Еврей как-то странно уступил мне этот пергамент: он, не торгуясь, отдал его в придачу к другим книгам. Как бы то ни было, подлинный Зогар-Зефирот был в моих руках. Дома у меня лежали часы с ключом к нему, над которым работал так усердно Симон Конарский. Я спешил домой, не помня себя от радости. Я пришел, дрожал от нетерпения; забыв обо всем, я достал часы, развернул свой пергамент и был наказан за свою поспешность, за то, что не принял должных мер, чтобы предаться великому делу. Явились вы. Дух зла препятствует до самой последней минуты великому делу, и в вас был этот дух. Вы были ожесточены, злоба душила вас. И что же? Оказалось, что причиной этой злобы были часы, те самые, которые нужны были мне. Вы увидели их на столе, взяли. Из всего, что вы говорили мне, я понимал лишь сначала, что не имею права владеть этими часами, что недостоин еще узнать тайну, великую тайну… жизни и смерти!.. Я испугался, а как только испугался, то стал действительно недостоин. Я не сумел победить явившегося ко мне в вас духа зла и был сам побежден им. Он овладел мной до того, что я оробел и позволил вам унести ключ, потому что счел себя недостойным иметь его в своих руках. Вы, сами того не зная, приходили, чтобы убить меня, и убили бы, если бы я не позволил вам унести часы. Я понял тогда, что текст мог остаться у меня, но ключа я лишился и должен был начать за свою слабость новые испытания в поисках его. Вот отчего вы унесли тогда часы от меня. Когда я встретился с вами в Нюренберге за братским столом нашего собрания второй степени, то подумал, что настало время, что вы вернете мой ключ, что он уже заслужен мною. Однако вы не пустили меня к себе, вы не ответили на мое письмо. Значит, было еще рано. Я стал ждать…
Лицо графа осветилось тихим и грустным спокойствием.
— Но зато теперь… Ключ был уже у вас, и я вам могу вернуть его навсегда, — произнес он.
— Поздно, — ответил Овинский, — три года тому назад пергамент сгорел у меня во время пожара…
В этот момент в спальню вошел старый слуга и, доложив: «Господин Алтуфьев», — смолк, остановившись у двери.
— Проси, приведи сюда, я жду его, — сказал граф, вдруг оживляясь.
Старик-слуга будто не слышал приказания.
— Я жду его! — повторил граф.
Старик сделал движение, чтобы заговорить.
— Я жду его! — сказал граф в третий раз. — Приведи его!