— Но часы-то он отдал тебе? — спросила Анна Сергеевна.
— Да нет же! Он, оказывается, отнес их в магазин. Я полетел туда. Суббота, лето, магазин заперли в шесть часов. Я опять пропустил вечерний поезд. Ну, а на другой день, когда я утром пошел за часами, получил их наконец и вернулся домой, то нашел у себя карточку: «Граф Валерий Александрович Горский».
— Не может быть! — удивилась Анна Сергеевна.
— Вот тебе и не может быть! Адреса своего он не оставил. Я послал в адресный стол — принесли справку, что графа Горского в Москве на жительстве не значится.
«Какая же это сказка? — думал Миша. — Ничего тут нет похожего на сказку… разве такие сказки бывают? Няня рассказывает лучше».
Глава V
Лиловые и темно-серые полосы облаков с зардевшимися краями тянулись по небу, желтопрозрачному, золотому внизу, а кверху разлившемуся заревом. Даль подергивалась синим дыханием тумана, и таявшие в нем далекие деревца только верхушками рисовались хитрым темным кружевом на ярких красках неба. Ближние липы темнели недвижно, словно замерли в полном еще дневною истомою воздухе. Цветы пахли сильнее, и звуки колокольчиков возвращавшегося домой стада ясно доносились с деревни.
Анна Сергеевна ходила с Веретенниковым по окраинной дорожке цветника.
— Анна Сергеевна, — сказал он ей, неловко переступая и силясь укоротить свой шаг, чтобы идти с нею равномерно, — мне все эти дни хотелось переговорить с вами, да вы были в тревоге… не до меня вам было…
— В чем дело, Викентий Игнатьич? — участливо спросила Тарусская, нарочно усиленно внимательно смотревшая себе под ноги.
— Вот видите ли, я не знаю, как сказать вам… то есть вам-то я знаю как сказать, а вот дальше… Научите меня!
Тарусская, чтобы скрыть улыбку, невольно явившуюся у нее, отвернулась в сторону дышавшего алым пламенем заката, словно залюбовалась им.
— Я люблю ее, — проговорил Веретенников, с трудом вдыхая воздух, — и мучаюсь, и страдаю, и счастлив, а сказать не могу…
Анна Сергеевна отлично знала, что речь идет о Вере, о старшей Власьевой.
— Она — достойная девушка и милая, — серьезно прошептала она.
— Да, именно достойная и милая! — с восторгом повторил Веретенников, как будто это были слова, которые он долго искал, не мог найти и наконец нашел.
И Анна Сергеевна ему тоже показалась достойной и милой.
— Так вот… — хотел продолжать он и остановился.
Они дошли до конца дорожки. Нужно было повернуть обратно.
Веретенников был так счастлив тем, что его так хорошо сразу поняли, что боялся, что это счастье изменится, если они пойдут назад. Но Анна Сергеевна повернулась — и ничего не изменилось. Напротив, еще радостнее стало на душе и светлее.
На них глянул дом, ослепительно сверкая своими вспыхнувшими, словно от пожара, окнами, освещенными красными лучами солнца.
— Ну так вот, — снова заговорил Веретенников, — как сказать ей это? Мне бы начать только…
Тарусская покачала головой, продолжая улыбаться. Действительно, без улыбки нельзя было смотреть на то, как робел и терялся этот крепкий, сильный, смелый человек, выходивший один на медведя, робел, не зная, как сказать любимой девушке то, чего ждала она от него, потому что он сам нравился ей.
— Скажите без приготовлений, как скажется. Вот и все! — произнесла тихо Анна Сергеевна.
— Да как же так вдруг? Вот что я придумал: если бы, когда мы будем вместе — она, вы и я, — вы спросили меня, отчего я такой грустный, и потом ушли… Я бы тогда и сказал ей.
«Боже, как смешны все влюбленные! — подумала Тарусская. — И все они тревожатся и мучатся… А если бы знали, как мы тревожимся тоже!»
И она задумалась, вспомнив о своем времени тревожного счастья влюбленности, уже сменившегося для нее тихой радостью жизни с любимым, милым и любящим мужем.