Папанцин ни разу не появлялся во дворце, но Кетсалькоатль постоянно ощущал его незримое присутствие. Еще в первые дни добровольного плена память восстановила разорванную на клочки картину той мучительной ночи, когда в болезни наступил кризис. Он был убежден, что именно Шочитль — дочь его любимого царедворца — и ее пульке спасли ему жизнь. Это успокаивало, и он верил, что Папанцин обязательно появится в то самое мгновение, когда правитель Толлана будет нуждаться в нем. Его отсутствие он воспринимал как прирожденную тактичность своего придворного, и Кетсалькоатлю оставалось лишь наслаждаться любовью и ждать, когда Папанцин распахнет двери золотой клетки.
Проклятье Кетсалькоатля
И Папанцин пришел. Но пришел не один — вместе с ним порог опочивальни правителя Толлана переступили жрецы — служители храма Тескатлипока. Их было пятеро. В мрачной торжественной позе застыли они прямо у входа, и, пока Папанцин беседовал с Кетсалькоатлем, никто из них даже не шелохнулся.
— О человечнейший и всемилостивейший господин наш! — приветствовал Папанцин, почтительно склоняясь до пола.
Кетсалькоатль не спал вторую ночь. Два дня назад исчезла Шочитль и вместе с нею чудесный дурманящий напиток. Любовь самого прелестного создания природы, каким была для Кетсалькоатля Шочитль, и пульке стали для него жизненной потребностью.
— О человечнейший и всемилостивейший господин наш! — повторил Папанцин, видя, что правитель не обращает на него никакого внимания. — Великий совет жрецов моими устами справляется о твоем здоровье…
«Совет жрецов…» — он не ослышался? Папанцин сказал: «Великий совет жрецов»?! Эти слова заслуживали внимания.
— Боги вняли молитвам и древним обрядам… Великий город Толлан — Город Солнца спасен… Земля и люди утолили жажду, они впитывают новые силы… Великий совет жрецов постановил: храм Тескатлипока станет еще могущественнее, еще величественнее… Ступени его пирамиды еще выше поднимутся к солнцу, чтобы молитвы богам еще быстрее доходили до их ушей… Боевые отряды тольтеков готовы выступить на тропу войны… Пусть человечнейший и всемилостивейший господин наш Се Акатль Топильцин прикажет…
— Довольно! — резко оборвал царедворца Кетсалькоатль. — Если в Толлане люди уже не помнят имени своего господина и повелителя, то боги не забыли своего брата. Ступай! Завтра на площади Толлана Кетсалькоатль будет говорить со своим народом!..
О том, что произошло в городе во время болезни и своего «плена», Кетсалькоатль узнал от верного жреца-прислужника, Он давно выделял его среди дворцовой челяди, хотя внешне это никак не проявлялось. Жрец умел угадывать немые вопросы своего правителя-полубога — не мог же Кетсалькоатль беседовать с простым прислужником! — и отвечать на них едва приметным жестом, а иногда и словом, оброненным как бы случайно. И придворной знати оставалось лишь удивляться поразительной осведомленности своего правителя, тщательно скрывавшего ее источник.
Но теперь некогда было думать о предосторожностях. Нужно узнать все, все, до самых мельчайших подробностей, и Кетсалькоатль позвал жреца-прислужника.
Глухая ненависть и затаенная злоба служителей храма Тескатлипока, лишенных Кетсалькоатлем власти, а вместе с нею и несметных богатств, вырвались на свободу. В ту страшную ночь, когда в болезни Кетсалькоатля наступил кризис, началось массовое избиение рабов. Вначале их тащили к храму Тескатлипока, чтобы вырвать сердце на жертвенном камне у главного алтаря. Потом… потом рабов убивали всюду, где обезумевшие от голода и кровавых оргий тольтеки настигали свои жертвы. Освященное служителями храма Тескатлипока, возродилось людоедство. Для многих оно было лишь средством избавления от невыносимых страданий, причиняемых голодом. Другие верили в чудодейственную силу древнего обряда, верили, что религия их отцов, от которой они отказались ради своего правителя-полубога — а был ли он богом? — спасет великий Толлан от неминуемой гибели, коль скоро сам Кетсалькоатль не мог их спасти…
День и ночь горели гигантские костры у каменных алтарей храма Тескатлипока, залитых человеческой кровью. Она не успевала высыхать — жрецы убивали одну жертву за другой. Тысячи тольтеков день и ночь толпились у подножия пирамиды храма. Они молили Тескатлипока простить их отступничество и спасти священный Толлан. Небо не слышало молитвы. Оно молчало…
Но однажды ночью на город обрушилась страшная гроза. Свирепые молнии разрывали непроглядную черноту неба. Храмы, дворцы и даже пирамиды, казалось, сотрясались от оглушительных раскатов грома. Внезапно из бездонной темноты откуда-то сверху вырвалось гигантское чудовище. Извиваясь, как змея, оно ослепило своим пышным огненным оперением охваченную ужасом толпу и исчезло в храме Кетсалькоатля. Вопль отчаяния утонул в невообразимом грохоте. Затем на мгновение все стихло, словно захлебнулось непроглядной тьмой… И вдруг кроваво-бурое зарево осветило высокие колонны храма; потом оно угасло, чтобы минутой спустя взвиться к небу огромными оранжевыми языками пламени — это пылал храм Кетсалькоатля!
Восторженный крик жрецов подхватила толпа. Она неистово ликовала. И тогда небо, словно в награду, опрокинуло на землю нескончаемый поток воды. Ливень безжалостно хлестал лица и обнаженные тела. Но никто не обращал на это внимания. И точно так же никто не заметил, что дождь погасил пламя, пожиравшее деревянные постройки храма Кетсалькоатля, — огонь Даже не коснулся обители Пернатого змея.
Жрецы храма Тескатлипока без устали повторяли, Что это они спасли от гибели священный Толлан, и все настойчивее требовали направить боевые отряды тольтеков на охоту за новыми жертвами для ненасытного и могущественного Тескатлипока. Иначе, говорили они, бог войны сожжет не только храм Пернатого змея, но и весь Толлан. Разве он не предупредил тольтеков, когда зажег своим огнем пристройки храма?
В противоположность им служители храма Кетсалькоатля по-своему толковали минувшие события: они говорили, что Кетсалькоатль сам зажег свой храм, чтобы обратить взоры и разум людей к истинной вере, которой он обучил их. Он показал им свое могущество и грозно предупредил отступников, погасив пламя в тот самый момент, когда казалось, что оно уничтожит храм Кетсалькоатля. Но, будучи добрым божеством, Кетсалькоатль смилостивился над людьми и послал им одновременно столь долгожданный дождь. Тех же, кто будет верен запрещенным обрядам человеческих жертвоприношений, ждет неминуемая гибель…
Кетсалькоатль молча слушал жреца-прислужника, ни разу не перебив его. Жрец умолк. Не решаясь взглянуть на правителя, он смотрел себе под ноги.
— Ты еще что-то хотел сказать, но боишься. Говори! — тихо произнес Кетсалькоатль.
— О всемогущественный и всемилостивейший господин наш! Наверное, я ошибся, но вчера в каменной беседке Большого сада жрецы твоего храма долго беседовали о чем-то с врагами твоей веры. Жрецы договорились о чем-то, но о чем, я не знаю!
Всю ночь он обдумывал услышанное от верного жреца-прислужника. Где-то в глубине души он надеялся, что вот-вот заколышется покрывало над входом в его опочивальню и на пороге появится Верховный жрец или Папанцин. Однако Кетсалькоатль обманывал сам себя: он страстно ждал и смертельно боялся прихода Шочитль…
Занавес провисел неподвижно всю ночь. Он не шелохнулся и с наступлением дня, который должен был решить судьбу великого города Толлана. Люди не пожелали прийти на помощь своему полубогу. Впрочем, разве боги нуждаются в помощи людей?..
Прислоняясь головой к колену гигантской каменной колонны-воина, Кетсалькоатль не думал о том, что он скажет своему народу. Он знал, что там, внизу, на главной площади, собралась вся тольтекская знать, весь цвет славного города Толлана. Стоя на вершине пирамиды в прохладной тени своего храма-дворца, он не мог видеть робкие взгляды одних и дерзновенно-смелые других, одинаково устремленные сюда, к змеевидным колоннам, мимо которых ему предстояло пройти. Но всем своим разумом, всем своим существом Кетсалькоатль угадывал то тревожное и даже зловещее, чем жила ожидавшая его появления толпа. Ему захотелось бросить все и уйти в свою любимую желтую комнату, туда, где он еще надеялся увидеть свою Шочитль, свой Цветок, свое счастье. Он не удержался и даже обернулся, ощутив сзади чей-то пристальный взгляд, но там, в глубине храма, Кетсалькоатль увидел лишь пять неподвижных фигур жрецов со скрещенными на груди руками. Путь к оступлению был отрезан, и Кетсалькоатль шагнул вперед.