Дворцовые стражники схватили Алефи и уволокли его в одну из крытых построек лабиринта, предназначавшуюся специально для преступников, ожидавших казни.
Не выдержав больше, Маро со стоном опустился на колени перед мёртвой Аэссой. Служанки деликатно прикрыли царицу покрывалом, чтобы запах не привлекал мух.
Руйя, только сейчас по-настоящему осознав потерю, расплакалась. Что такого случилось, что у неё отнята теперь и вторая мать? Весёлая Аэсса, оживлявшая весь дворец своим присутствием…
Чтобы оставить царя и царевну наедине с их горем, большая часть людей разошлась. Вместе с Маро и Руйей царицу оплакивали лишь знатнейшие приближённые царя – военачальник Улато, отважнейший полководец мира, ни разу не проигравший сражения, и советник Кано, горбатый уродец, немногословный, зато уж отличавшийся умом острей иглы.
– Только чужеземец проклятый и мог такое сотворить! – воскликнул насупленный Улато. – Аэссу любили все, все…
– А каким зверем нужно быть, чтобы убить женщину, носящую ребёнка! – ужаснулся Кано.
Руйя была не в силах это терпеть. Она побежала прочь, не разбирая дороги. Глаза ей застилала пелена слёз. Очнулась она, лишь ударившись головой о какую-то дверь.
Оказалось, что она пришла к тюрьме.
Тюрьма!
Девушке остро захотелось самой войти и убить этого негодяя, задушить, ударить камнем, как угодно, как угодно… Но тут же она вспомнила: нет ведь, чужеземцев и вправду даже сам царь, не говоря уж о ней, не имеет права казнить.
Что ж, но избить-то можно! О да, простое отсечение головы – слишком высокая честь для мерзавца, убившего царицу и её дитя!
Руйя постучалась. Стражники пропустили её внутрь без вопросов.
– Я соболезную тебе, царевна, – раздался голос. Глаза Руйи ещё не привыкли к почти полной темноте, и она вздрогнула. Затем, присмотревшись, убедилась, что это Алефи. Он был в тот день единственным узником.
– Ты ещё смеешь мне соболезновать! – в ярости закричала она. – Ты, ты, проливший кровь невинных жертв…
– Я не проливал этой крови, – всё с тем же холодным спокойствием прервал её финикиец.
– Ах так? – Руйя уже и не знала, как бы его в ответ на такое назвать. Его дерзость не имела границ. – Может, ты, убийца, ещё и о пощаде меня будешь просить?
– Тебя я просить о пощаде не буду, – гордо сказал он. – Это низко для мужчины – молить о снисхождении женщину.
– Я царевна!
– Я знаю. Я уже несколько раз тебя видел, когда приехал сюда несколько дней назад.
У Руйи промелькнула мысль, что это вообще не человек. Как он может вести себя таким образом, когда ему вечером предстоит умереть позорной смертью?
– Ты не боишься казни? Может, ты собираешься заново возродиться, как Бык?
– Моё имя и значит «бык» на моём родном языке, – сообщил он. – А казни я, конечно же, боюсь. Но я с младых ногтей плавал по морям, я пережил уже не помню, сколько бурь и прочих приключений. Если паниковать, не выберешься из переделки точно. Если нет – ещё есть надежда.
Это всё просто лишило девушку дара речи. Она замолкла. Алефи тоже молчал, глядя на неё в упор своими чёрными глазами.
– Что ты на меня смотришь? – прищурилась Руйя. – Просишь-таки пощады?! Не дождёшься, со всем твоим хвалёным хладнокровием! Я ненавижу тебя, убийца…
Он поправил её:
– Нет, я же сказал, что не буду просить. А смотрю я на тебя потому, что ты красивая.
– Что?!
– Я бы сказал, очень красивая. Даже в таком разозлённом виде.
Руйя резко развернулась, думая, не вызвать ли стражу. Но потом, смутившись, не стала поднимать шуму. Что этот Алефи, скованный цепями и почти приговорённый к казни, может сделать?
Когда она уходила, финикиец сказал ей вслед:
– Аэссу убил не я.
========== Глава 2. Печать ==========
Верховный судья действительно приехал вечером. Его сразу же оповестили об убийстве и привели в тронный зал, где готовили к погребению Аэссу.
Узнав подробности, Куро хмыкнул:
– Да уж, приговор ясен как день. Сейчас поем и быстро напишу.
– И ты, Руйя, поешь, – велел Маро.
– Что? – обернулась Руйя, всё ещё всхлипывавшая.
– Ты не ела весь день, дитя моё, – непривычно ласково сказал отец. – На тебе теперь висит судьба нашего рода, пока я не найду новую жену. Не дай горю извести и тебя.
Девушка слабо кивнула. Ей и Куро подали хлеб, баранину и оливковое масло. Проголодавшийся с дороги судья ел сытно, а царевна лишь чуть-чуть погрызла кусочек хлеба. Есть ей совершенно не хотелось.
Дело было не только в печали. Если бы! Но у Руйи из головы не шёл этот растреклятый Алефи. Почему, ну почему сначала она ненавидела его всеми фибрами души, а теперь не могла собраться с силами для ненависти… Вновь и вновь она напоминала себе, что это худший из людей, убивший без зазрения совести беременную царицу – хуже нет преступления! И всё же у неё в памяти всплывали его пронзительные глаза, прямые губы, лишь немного скривившиеся в горькой усмешке, копна тёмно-каштановых волос. Не зря его в честь Быка назвали – он очень силён, если бы она не созывала людей, когда держала его за руку, ему бы ничего не стоило её отбросить…
Царевна не помнила, как закончился ужин, как стража была послана, чтобы привести Алефи. Верховный судья тщательно написал на папирусе приговор и открыл свою котомку, чтобы достать печать – царскую печать с жёлтой лилией.
Его глаза удивлённо расширились. Он сунул внутрь руку, пошарил по всей котомке. И испуганно поднял глаза:
– Великий царь… великий царь…
Маро напрягся, готовясь к новому несчастью.
– Печать пропала.
– Как?
– Не знаю! Я заходил во дворец и проверял – она была! А сейчас нет!
Царь быстро велел обыскать каждый уголок дворца, считая стойло Быка. Все стражники и рабы бросились исполнять приказ – без царской печати верховный судья как без рук, да и сам царь тоже.
Через два часа, вбежав, задыхаясь от усталости, в тронный зал, Руйя известила отца:
– Нигде ничего.
– Значит, пока что моя казнь отложена, – сделал вывод сидевший в кандалах на полу Алефи. Царь в ярости сжал кулаки. Узник был прав: знатного чужого подданного просто так не убьёшь. Даже ради покойной Аэссы нельзя рисковать миром с финикийцами.
– Сколько времени нужно для изготовления новой печати? – спросил Куро. Царь подумал:
– Если привлечь к делу лучших мастеров… два дня. Мне надо будет ещё объявить о её подлинности.
Они с судьёй удалились – отдавать распоряжения касательно изготовления замены. Стража и слуги всё так же продолжали снаружи поиски, и Алефи оставался без охраны. Впрочем, это было неважно – его руки и ноги были скованы.
Руйя, опасливо косясь на него, прижимаясь к стене, бочком направилась к своим покоям.
– Ах, ясно. Ты думаешь, царевна, что я не только заколол твою мачеху, но и задался целью перебить всех женщин Кносса, – съязвил Алефи. – А не приходила никому в голову мысль, что это Бык уничтожил печать, чтобы не допустить несправедливой казни?
– Несправедливой?
– Я не убивал царицу, – повторил он снова.
Руйя, осмелившись, подошла к нему:
– Но кто тогда, как не ты? Из здешних Аэссу любили все.
– Её хвалили и славили, потому что её любил царь.
Царевна онемела. Она, одна из лучших подруг несчастной Аэссы, и подумать не могла о таком. А ведь её мать, помнится, тоже везде прославляли – пока она не впала в царскую немилость из-за отсутствия здоровых наследников…
– Я не знаю, кто истинный преступник, – продолжал финикиец. – Но причин убить царицу могло быть множество. Кто-то мог опасаться её влияния на царя. Кто-то мог быть из враждебной ей семьи. Кто-то мог считать её злой мачехой!
Руйя побелела от ужаса:
– Это ложь! Я любила Аэссу почти как мать!