Позже я поговорю о том, как искать более зрелые ответы на зло: как видеть его на любом уровне и как прийти к мировоззрению, которое позволит нам обращаться со злом более умело. Но сейчас я хотел бьГ рассмотреть другой вопрос о месте зла в так называемом постмодернизме, который фактически пытается построить на зле все свое мировоззрение.
Новый нигилизм постмодернизма
Я уже не раз говорил и писал о постмодернизме в литературе, культуре и богословии, и здесь было бы неуместно развивать эти мысли. Достаточно сказать, что в современной культуре Европы и США после Второй мировой войны появилось множество направлений мышления, в рамках которого всякое притязание на истину, на власть, на бескорыстное действие или объективность считается проявлением эгоистичных желаний, к которым все это можно свести с помощью «деконструкции». «Все сводится к деньгам», — говорил Маркс; «Все сводится к власти», — говорил Ницше; «Все сводится к сексу», — говорил Фрейд; и хотя в первой половине XX века в Европе над ними смеялись, во второй половине такой подход прочно обосновался в самых разных сферах: литературной критике, архитектуре и социологии. На истину нападают со всех сторон, несмотря на то, что мы все сильнее настаиваем на истинности, понимая под ней правдивые описания фактов и возможность их проверки с помощью разных источников. Как показал в своей последней книге «Истина и истинность» Бернард Уильяме, столь противоречивое положение вещей — когда люди все настойчивее требуют истинности, но убедиться в ней становится все сложнее — было результатом медленно развивающейся, но теперь проникшей во все сферы культуры подозрительности.
Проблема зла, постмодернизм и ужасы Освенцима
Хотя идеи постмодернизма принадлежат мыслителям, которые жили столетие и более тому назад, их развитие и форма во многом связаны с ужасами Освенцима. Философ Теодор Адорно провозгласил, что после Освенцима невозможно писать стихи, а теоретики постмодернизма пришли к тому, что в каком-то смысле теперь невозможно говорить истину. Если мейнстрим европейской культуры мог породить холокост, нам, конечно, стоит с подозрением относиться и ко всем прочим ее плодам. Но на этом постмодернизм не остановился. Проблема зла, о которой постмодернизм так сурово свидетельствует, не объясняется одним лишь утверждением, что все претензии людей содержат изъяны. Постмодернизм деконструирует самого человека. Уже не существует «Я», есть лишь водоворот эмоций, знаков и импульсов, а потому «Я» — это всегда меняющийся поток. Моральный императив второсортного экзистенциализма (надо быть верным своему глубинному «Я») сходится с утверждением постмодернизма о текучести и нестабильности глубинного «Я». «Когда я играю, — говорил джазовый музыкант Чарли Паркер, — я играю самого себя, беда лишь в том, что мое "Я" всегда меняется». Он великий музыкант, но такая философия и психология приводят в замешательство.
Я думаю, что это тоже ответ на проблему зла. Если, как утверждают приверженцы постмодернизма, человек подобен переменчивому потоку, можно не возвращаться к традиционной доктрине первородного греха, сославшись на то, что человек лишен устойчивой «идентичности», а потому не несет жесткой ответственности. Согласно постмодернистским взглядам, невозможно избежать зла, но и винить в нем некого. И нас не должен удивлять один распространенный социо-культурный феномен эпохи постмодерна, когда происходит серьезная авария, за которую никто не несет ответственности — скажем, происходит крушение поезда, и все понимают, что дело в дефектах рельсового пути, о которых было известно много месяцев назад и которые никто не пытался устранить, однако ни один руководитель или сотрудник компании не несет за это ответственности. Постмодернизм способствует развитию циничного отношения к миру: ничто не изменится к лучшему, и ты с этим ничего не можешь поделать. Неудивительно, что это приводит к неуклонному росту количества самоубийств, в том числе среди молодых людей, у которых (как может показаться) вся жизнь впереди, но которые глубоко пропитаны философией постмодернизма. В этом нет ничего существенно нового. Это понял бы и упрямый философ Эпиктет, хотя он посмеялся бы над интеллектуальной позицией, которая стоит за таким феноменом.