Во время обеденного перерыва нам удалось улизнуть в лесок на краю поля. Мы нашли небольшую полянку недалеко от дороги, улеглись на мягкой траве.
— Знаешь, что я думаю, Молокоед?
Димка и теперь, как мы оставались одни, все еще называл меня Молокоедом.
— Пока существует эта собака, нам отсюда не уйти…
— И что ты предлагаешь? — спросил я.
Он ответил так, как я и ожидал:
— Надо ее уничтожить…
Легко сказать! Собака представлялась мне каким-то злым, но разумным существом. Я даже боялся посмотреть ей в глаза, чтобы она не угадала мои мысли.
— Нужно достать иголку и спрятать ее в хлеб, — предложил Димка. — Пес проглотит и — конец!
Не успел я ответить, как в кустах послышался шорох, и на поляну выскочила овчарка. Увидя нас, она остановилась, оглянулась.
Появился Рудольф.
— Вот вы где! — обрадованно воскликнул он, — без собаки вас не найдешь!
Бросившись в траву, Фогель улегся рядом:
— Ну, друзья, — весело начал он, окинув нас своими мечтательными глазами, — выпроводил я вашего мучителя. Обиделся старик на всю жизнь! Нет, вы подумайте, что он мыслил: решил принудить вас силой подписать какие-то дерьмовые бумаги. Я посмеялся над ним и — все. Кому теперь нужны его бумаги? А он мучает из-за них таких славных ребятишек.
Рудольф сгреб нас своей здоровой ручищей, положил на себя.
— Хотите вернуться на родину? — неожиданно проговорил немец. — Что молчите?
Мы не знали, как себя и вести, до того странным было поведение молодого Фогеля.
— Ну? — неестественно улыбался он. — Хотите?
— Допустим, хотим, — проговорил я. — От этого же ничего не изменится.
Рудольф сел и протянул мне руку:
— Слово германского офицера! Через два дня я возвращаюсь в Россию и беру вас с собой.
Я посмотрел на Димку. Он лежал, опершись на локти, и делал вид, что усиленно рассматривает незабудки.
Наконец, подняв взгляд на немца, Дубленая Кожа спокойно произнес:
— Не морочьте нам голову, господин обер-лейтенант!..
Но германский офицер вместо того чтобы обидеться, начал расписывать чистоту и искренность своих намерений. Он, видите ли, возмущен тем, как обращаются с нами его родные. Он даже может сослаться на такую-то конвенцию, которая воспрещает подобное отношение к побежденным…
— Мы не побежденные! — огрызнулся я. — И вы нас никогда не победите!
Немец опешил. Он прервал свои излияния, посмотрел на меня и расхохотался:
— Чем больше я вас узнаю, тем все больше и больше люблю. Вы — настоящие патриоты! И даже, если вы по возвращении на родину начнете действовать против нас, я буду вас уважать.
«Пой, ласточка, пой! — думал я в это время, про себя. — То-то мы не видели, как уважают фашисты советских патриотов». Мне снова припомнилась фотография, которую я видел у Карла.
— Вы знаете что-нибудь про партизанку? — спросил я обер-лейтенанта в упор.
Фогель вздрогнул от неожиданности. Взгляд его трусливо забегал.
Быстро справившись, однако, с собой, немец нагло уставился на меня своим обычным мечтательным взглядом:
— Какую партизанку ты имеешь в виду?
— Ту, что вы повесили.
— А, — равнодушно протянул обер-лейтенант. — Нет, не знаю…
Но я-то видел, что он все помнит. Ну как можно было верить после этого «благородным» словам Фогеля!
— Идемте домой, — предложил, как ни в чем не бывало наш «защитник». — Я скажу, чтобы вас приготовили в дорогу. Нельзя же ехать в таком ужасном виде.
Мы пошли с ним, не зная, верить или не верить неожиданному счастью.
Дорогой Рудольф болтал о том, о сем, расспрашивал, откуда мы родом, как жили у себя дома, и, наконец, задал вопрос, который сразу меня насторожил:
— А где вы познакомились с дядей?
— В Золотой… — я тут же прикусил язык, подумав, что весь-то разговор Фогель затеял ради этого вопроса.
— Что такое «сёлётёй»? — переспросил он, насторожившись, подозрительно глядя мне в лицо.
— Золотой — это… это прииск, — не моргнув глазом, соврал я.
— А что там делал мой дядя?
— Сторожил золото… Раньше он был хозяином, а потом стал вроде сторожа…
— Да? — недоуменно переспросил Фогель и вдруг громко расхохотался, — очень остроумно. Очень, очень…
Теперь я уже не сомневался. Фогель решил сам стать обладателем богатств Золотой Долины. Он выставил из имения дядюшку и прикинулся добрячком только потому, что хотел увезти нас с собой и с нашей помощью отыскать дядюшкины сокровища.