— Правь, Димка! — молвил я, направляя челнок вдоль реки.
— А тут глубоко? — послышался спокойный Димкин голос.
— Смеряй! — сказал я, вспомнив, что мой друг совсем не умеет плавать.
Димка с размаху ткнул веслом в воду и чуть не слетел — оно погрузилось до самого конца.
— Я тут потону, как котенок, — улыбнулся Дубленая Кожа, заставив меня восхититься своим прекрасным самообладанием.
Мне представлялось, что лодка движется еле-еле, хотя я греб по возможности сильно. Вода бурлила и пенилась под веслами. Димка мне подгребал, и мы кое-как выбрались на плёс.
— Смотрите, кто там? — спросила Белка.
Я увидел глухонемого. Он стоял под деревом и, сняв картуз, усиленно махал нам, провожая в далекий путь. Чувство глубокой благодарности переполнило меня. Отто не только выручил нас из подземелья, но еще и провожал, следя из кустов за каждым нашим движением. Солнце, поднявшееся уже высоко, освещало его рыжие волосы.
Лодка вошла под густые кущи камыша, и немец, ненавидевший фашистов, может быть, больше нас, навсегда скрылся из наших глаз.
— Прощай, дядя Отто! — тихо произнесла Белка. — Хоть ты и немец, а хороший человек.
Не прерывая гребли, я рассказал ребятам, что знал про рыжего глухонемого. Они слушали, раскрыв рты.
— Что же ты молчал, Молокоед? — возмутился Левка. На глазах у него появились слезы. — Надо бы взять его с собой.
— Он бы не поехал, — предположил Димка. — У него сейчас, наверно, такая ненависть к фашистам, что он ждет не дождется, когда сможет им отомстить!
— Значит, не все в Германии фогели и паппенгеймы? — удивилась Белка, обводя нас своими голубыми васильками. — Есть и такие, что ненавидят Гитлера?
— А ты как думала? Считаешь, госпожа Бреннер любит Гитлера? Да она измолотила бы его тяпкой за то, что он дает одним наживаться, а других превратил в рабов!
Мы с Димкой гребли изо всех сил. Я все время оглядывался назад, вправо, где должен был, по словам Отто, открыться приток Варты. Но болотистая равнина, покрытая редким леском и высокими камышами, тянулась и тянулась без конца и края. Ни одного человека, ни одной избушки… Казалось, мы плыли по какой-нибудь Амазонке, где на сотни верст никого не встретишь.
Действительно, все здесь походило на Южную Америку, хотя у меня были самые отдаленные представления о ней. Солнце жгло не по-осеннему жарко. Высокие камыши и тростники, стеной окружавшие берега, застыли в неподвижности. Однако там все время слышалась жизнь: то утка крякает, то еще какая-то птица, то вдруг вынырнет выдра или змея прочертит по блестящей тихой воде едва заметный след.
Вдоль берегов тянулись зеленые пятна кувшинок, и Белка уже ловила в воде беленькие лилии и, оттопырив губки, плела из них венок. Она примерила его на себя и надела на голову Левке. Левка вскинул на нее плутоватые глаза:
— Хоронить меня собираешься? Не похоронишь! Я дольше тебя проживу.
— Ты что это, Левка? У, противный! — шлепнула Белка парня по руке. — Тебя, можно сказать, жениться везут, а ты про похороны.
— Мы сначала тебя замуж выдадим. За какого-нибудь Молокоеда…
Я с интересом посмотрел на Левку. Он ожил. Сидел на носу лодки, не снимая венка, и, весело блестя черными очами, смотрел на проплывающие мимо пейзажи. Каждая мелочь вызывала у него неподдельный восторг. Он восхищался и речкой, которая не текла, а застыла, как зеркало, и утками, выпархивающими почти из-за каждого поворота, и даже лягушками, таращившими на нас большие выпуклые глаза.
— Рыбак! — вдруг воскликнул Левка, кивая на лодку, приткнувшуюся к камышу.
В лодке сидел старый немец в истрепанном картузе, а перед ним лежали четыре удочки, красные поплавки от которых стояли в воде.
— Вы зачем лодку Штрауса взяли? — громко спросил немец.
Что еще за Штраус? И как этот рыбак узнал лодку? Но я быстро, не дав ему что-либо заподозрить, нашелся:
— Господин Штраус дал ее нам…
— А почему?
Я взглянул на Белку, на Левку в венках из лилий и ответил:
— Мы решили лилий нарвать…
— Да, лилии здесь чудесные, — отмяк старик. — А вы кто будете?
Я перестал грести, чтобы старик не подумал о том, что мы беглецы: